«Вишневый сад»- вершина русской драматургии начала 20-го века, лирическая комедия, пьеса, ознаменовавшая начало новой эпохи развития русского театра.

Основная тема пьесы автобиографична - обанкротившееся семейство дворян продает с аукциона свое родовое имение. Автор, как человек прошедший сквозь подобную жизненную ситуацию, с тонким психологизмом описывает душевное состояние людей, вынужденных в скором времени покинуть свой дом. Новаторством пьесы является отсутствием деления героев на положительных и отрицательных, на главных и второстепенных. Все они делятся на три категории:

люди прошлого - дворяне-аристократы (Раневская, Гаев и их лакей Фирс);
люди настоящего - их яркий представитель купец-предприниматель Лопахин;
люди будущего - прогрессивная молодежь того времени (Петр Трофимов и Аня).

История создания

Чехов начал работу над пьесой в 1901 году. В связи с серьезными проблемами со здоровьем, процесс написания был довольно нелегким, но тем не менее, в 1903 году работа была окончена. Первая театральная постановка пьесы состоялась через год на сцене Московского художественного театра, став вершиной творчества Чехова как драматурга и хрестоматийной классикой театрального репертуара.

Анализ пьесы

Описание произведения

Действие происходит в родовом имении помещицы Любови Андреевны Раневской, вернувшейся из Франции со своей юной дочерью Аней. На железнодорожной станции их встречают Гаев (брат Раневской) и Варя (ее приемная дочь).

Финансовое положение семьи Раневских близится к полному краху. Предприниматель Лопахин предлагает свою версию решения проблемы - разбить земельный участок на паи и отдавать их в пользование дачникам за определенную плату. Барыня тяготится этим предложением, ведь для этого придется распрощаться с ее любимым вишневым садом, с которым связано много теплых воспоминаний юности. Добавляет трагизма тот факт, что в этом саду погиб ее любимый сын Гриша. Гаев, проникнувшись переживаниями сестры, обнадеживает ее обещанием, что их родовое поместье не будет выставлено на продажу.

Действие второй части происходит на улице, во дворе имения. Лопахин, со свойственной ему прагматичностью, продолжает настаивать на своем плане спасения поместья, но на него никто не обращает внимания. Все переключаются на появившегося учителя Петра Трофимова. Он произносит взволнованную речь посвященную судьбе России, ее будущему и затрагивает тему счастья в философском контексте. Материалист Лопахин скептически воспринимает молодого учителя, и оказывается, что только одна Аня способна проникнуться его возвышенными идеями.

Третье действие начинается тем, что Раневская на последние деньги приглашает оркестр и устраивает танцевальный вечер. Гаев и Лопахин при этом отсутствуют - они уехали в город на торги, где имение Раневских должно пойти с молотка. После томительного ожидания, Любовь Андреевна узнает, что ее имение куплено на торгах Лопахиным, который не скрывает радости от своего приобретения. Семейство Раневских приходит в отчаяние.

Финал целиком посвящен отъезду семейства Раневских из их родного дома. Сцена расставания показана со всем присущим Чехову глубоким психологизмом. Заканчивается пьеса удивительно глубоким по содержанию монологом Фирса, которого хозяева в спешке забыли в имении. Финальным аккордом звучит стук топора. Рубят вишневый сад.

Главные герои

Сентиментальная особа, владелица поместья. Прожив несколько лет за границей, она привыкла к роскошной жизни и по инерции продолжает себе позволять многое, что при плачевном состоянии ее финансов по логике здравого смысла должно быть ей недоступным. Будучи легкомысленной особой, весьма беспомощной в житейских вопросах, Раневская не желает что-либо в себе менять, при этом она полностью отдает себе отчет в своих слабостях и недостатках.

Преуспевающий купец, многим обязан семейству Раневских. Его образ неоднозначен - в нем сочетается трудолюбие, расчетливость, предприимчивость и грубость, «мужицкое» начало. В финале пьесы Лопахин не разделяет чувств Раневской, он счастлив, что несмотря на крестьянское происхождение, смог позволить купить имение хозяев своего покойного отца.

Как и своя сестра, весьма чувствителен и сентиментален. Будучи идеалистом и романтиком, для утешения Раневской, придумывает фантастические планы спасения родового имения. Он эмоционален, многословен, но при этом совершенно бездеятелен.

Петя Трофимов

Вечный студент, нигилист, красноречивый представитель русской интеллигенции, ратующий за развитие России только на словах. В погоне за «высшей правдой» он отрицает любовь, считая ее мелким и призрачным чувством, чем безмерно огорчает влюбленную в него дочь Раневской Аню.

Романтичная 17-летняя барышня, попавшая под влияние народнических Петра Трофимова. Безоглядно поверив в лучшую жизнь после продажи родительского имения, Аня готова на любые трудности ради совместного счастья рядом с возлюбленным.

87-летний старик, лакей в доме Раневских. Тип слуги старого времени, окружает отеческой заботой своих хозяев. Остался прислуживать своим господам даже после отмены крепостного права.

Молодой лакей, с презрением относящийся к России, мечтающий уехать за границу. Циничный и жестокий человек, хамит старому Фирсу, непочтительно относится даже к родной матери.

Структура произведения

Структура пьесы довольно проста - 4 действия без деления на отдельные сцены. Время действия - несколько месяцев, с конца весны по середину осени. В первом действии происходит экспозиция и завязка, во втором - нарастание напряжения, в третьем - кульминация (продажа имения), в четвертом - развязка. Характерной особенностью пьесы является отсутствие подлинного внешнего конфликта, динамизма, непредсказуемых поворотов сюжетной линии. Авторские ремарки, монологи, паузы и некоторая недосказанность придают пьесе неповторимую атмосферу изысканного лиризма. Художественный реализм пьесы достигается за счет чередования драматических и комических сцен.

(Сцена из современной постановки )

В пьесе доминирует развитие эмоционально-психологического плана, главным двигателем действия являются внутренние переживания героев. Автор расширяет художественное пространство произведения с помощью ввода большого количества персонажей, которые так и не появятся на сцене. Так же эффект расширения пространственных границ дает симметрично возникающая тема Франции, придающая арочность форме пьесы.

Итоговый вывод

Последняя пьеса Чехова, можно сказать - его «лебединая песня». Новизна ее драматургического языка является прямым выражением особой чеховской жизненной концепции, которой характерно необыкновенное внимание к мелким, на первый взгляд незначительным деталям, заострение внимания на внутренних переживаниях героев.

В пьесе «Вишневый сад» автор запечатлел состояние критической разобщенности русского общества своего времени, этот печальный фактор часто присутствует в сценах, где персонажи слышат только себя, создавая лишь видимость взаимодействия.

На нашем сайте) происходят в старом дворянском имении, которое принадлежит Любови Андреевне Раневской. Имение находится невдалеке от большого города. Главная его достопримечательность – огромный вишневый сад, занимающий едва ли не тысячу десятин. Когда-то этот сад считался одним из самых замечательных мест губернии и приносил владельцам большой доход. О нём есть даже упоминание в Энциклопедическом словаре. Но после падения крепостного права хозяйство в имении расстроилось. На вишню, которая родится лишь раз в два года, больше нет спроса. Раневская и её живущий здесь же в поместье брат, Леонид Андреевич Гаев, находятся на грани разорения.

1-е действие «Вишневого сада» происходит в холодное майское утро. Раневская с дочерью Аней возвращаются из Франции. В имении, где уже зацвели вишни, её ожидают старшая (приёмная) дочь Варя (24 года), которая управляет хозяйством в отсутствие матери, и купец Ермолай Лопахин, сын крепостного, хваткий человек, сильно разбогатевший в последние годы.

Любовь Андреевна и Аня приезжают с железнодорожной станции в сопровождении встречавших их Гаева и соседа-помещика Симеонова-Пищика. Прибытие сопровождается оживлённым разговором, который хорошо обрисовывает характеры всех героев этой чеховской пьесы.

«Вишневый сад». Спектакль по пьесе А. П. Чехова, 1983

Раневская и Гаев – типичные бездеятельные аристократы, привыкшие жить без труда на широкую ногу. Любовь Андреевна думает лишь о своих любовных страстях. Шесть лет тому назад умер её муж, через месяц утонул в реке и мальчик-сын Гриша. Забрав большую часть средств поместья, Раневская уехала утешаться во Францию с любовником, который бесстыдно обманывал и обирал её. Дочерей она бросила в имении почти без денег. 17-летняя Аня приехала к матери в Париж лишь несколько месяцев назад. Приёмной Варе пришлось самой управлять бездоходным имением, экономя на всём и делая долги. Раневская вернулась в Россию лишь потому, что осталась за границей совсем без гроша. Любовник выжал из неё всё, что можно, заставил продать даже дачу близ Ментоны, а сам остался в Париже.

В диалогах первого действия Раневская предстаёт женщиной, преувеличенно чувствительной и ранимой. Она любит демонстрировать доброту, раздавать лакеям щедрые чаевые. Однако в её случайных словах и жестах то и дело проскальзывает душевная чёрствость, безразличие к близким.

Под стать Раневской и её брат, Гаев. Главным интересом его жизни является бильярд – он то и дело сыплет бильярдными терминами. Леонид Андреевич любит произносить напыщенные речи о «светлых идеалах добра и справедливости», об «общественном самосознании» и «плодотворной работе», но, как можно понять, сам нигде не служит и даже не помогает юной Варе управлять поместьем. Необходимость беречь каждую копейку делает Варю скупой, не по возрасту озабоченной, похожей на монашку. Она выражает желание бросить всё и отправиться бродить по благолепию святых мест, однако при таком благочестии кормит своих старых слуг одним горохом. Младшая сестра Вари, Аня, весьма напоминает мать наклонностью к восторженным мечтам и оторванностью от жизни. Друг семьи, Симеонов-Пищик, – такой же разорившийся помещик, как Раневская и Гаев. Он ищет только, где бы перехватить взаймы денег.

Мужиковатый, малообразованный, но деловой купец Лопахин напоминает Раневской и Гаеву, что их поместье в августе будет продаваться за долги. Он предлагает и выход из положения. Имение находится рядом с большим городом и железной дорогой, поэтому его землю можно выгодно сдавать дачникам тысяч за 25 годового дохода. Это позволит не только погасить долг, но и иметь большую прибыль. Однако придётся вырубить знаменитый вишневый сад.

Гаев и Раневская с ужасом отвергают такой план, не желая лишаться дорогих воспоминаний юности. Но ничего другого они придумать не в состоянии. Без вырубки поместье неизбежно перейдёт к другому владельцу – и вишневый сад всё равно будет уничтожен. Тем не менее, нерешительные Гаев и Раневская уклоняются погубить его собственными руками, уповая на некое чудо, которое неведомыми путями выручит их.

В диалогах первого действия участвуют и несколько других персонажей: незадачливый конторщик Епиходов, с которым постоянно происходят мелкие несчастья; горничная Дуняша, от постоянного общения с барами сама ставшая чувствительной, как дворянка; 87-летний лакей Гаева Фирс, по-собачьи преданный хозяину и отказавшийся покинуть его после отмены крепостничества; лакей Раневской Яша, глуповатый и хамоватый молодой простолюдин, который, однако, проникся во Франции презрением к «невежественной и дикой» России; поверхностная иностранка Шарлотта Ивановна, бывшая циркачка, а теперь гувернантка Ани. Впервые появляется и бывший учитель утонувшего сына Раневской, «вечный студент» Петя Трофимов. Характер этого примечательного персонажа будет подробно очерчен в следующих действиях «Вишневого сада».

Чехов Громов Михаил Петрович

«ВИШНЕВЫЙ САД»

«Вишневый сад» - последняя пьеса Чехова; когда он держал в руках ее печатные оттиски, жить ему оставалось недолго, несколько считанных месяцев. Премьера комедии в Московском художественном театре состоялась в день рождения автора, 17 января 1904 года, и с нею «Вишневый сад» вошел в сокровищницу мировой драматургии. Переведенная на все основные языки мира, пьеса не выходит из репертуара и, по сведениям международного театрального ежегодника, где ведется летопись постановок, вот уже много лет идет везде.

«Вишневый сад» стал великой и вечной премьерой мирового театра, об истории его постановок написаны труды. Пьеса открывается заново англичанином П. Бруком, итальянцем Дж. Стрелером, немцем П. Штайном.

Во многих странах «Вишневый сад» воспринимается как национальное достояние. Он был возобновлен в Токио в послевоенном 1945 году, в разрушенном здании театра Юракудза, его смотрели люди, пережившие атомный пожар Хиросимы, по-своему понимавшие финал: «Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина…»

В рецензии Андо Цуруо в газете «Токио симбун», едва ли не первой театральной рецензии после войны, говорилось: «Вновь возвратился в Японию наш любимый Чехов».

Комедия создавалась в 1902–1903 годах для Художественного театра. В эту пору Чехов был уже тяжело болен, работал с непривычной медлительностью, с трудом. В иные дни, судя по письмам, ему не удавалось написать и десяти строк: «Да и мысли у меня теперь совсем другие, не разгонистые…» Между тем О. Л. Книппер торопила его: «Меня мучает, почему ты откладываешь писать пьесу? Что случилось? Так дивно все задумал, такая чудесная будет пьеса - гвоздь нашего сезона, первого сезона в новом театре! Отчего душа не лежит? Ты должен, должен написать ее. Ведь ты любишь наш театр и знаешь, какое ужасное огорчение будет для нас. Да нет, ты напишешь».

В пьесе Ольге Леонардовне предназначалась роль Раневской. Заканчивая работу, Чехов писал жене 12 октября 1903 года: «Пьеса уже окончена, окончательно окончена и завтра вечером или, самое позднее, 14-го утром будет послана в Москву. Если понадобятся переделки, то, как мне кажется, очень небольшие… как мне трудно было писать пьесу!»

Временами Чехову казалось, что он повторяет себя. В известном смысле так оно и было: «Вишневый сад» - дело целой жизни, а не только двух предпоследних, омраченных усталостью и болезнью, лет.

Замыслы (это относится не только к «Вишневому саду», но, по-видимому, ко всем сложным рассказам, повестям, пьесам) возникали задолго до того, как Чехов брался за перо, долго формировались в непрерывном потоке наблюдений, среди множества других образов, сюжетов, тем. В записных книжках появлялись заметки, реплики, завершенные фразы. По мере того как наблюдения процеживались в памяти, возникала последовательность фраз и периодов - текст. В комментариях отмечаются даты создания. Их было бы правильнее называть датами записывания, поскольку за ними стоит перспектива времени, протяженная, дальняя - на годы, на много лет.

В своих истоках «Вишневый сад» восходит к раннему творчеству, к «Безотцовщине», где за долги предков расстаются с родовыми имениями Войницевы и Платоновы: «Тю-тю именье! Как тебе это нравится? Сплыло… Вот тебе и хваленый коммерческий фокус! А все потому, что Глагольеву поверили… Обещался купить имение, а на торгах не был… в Париж уехал… Ну, феодал? Что теперь делать будешь? Куда пойдешь? Бог предкам дал, а у тебя взял… Ничего у тебя не осталось…» (д. IV, явл. III).

Все это уже было в русской литературе до Чехова и не казалось бы новым, если бы не своеобразное чеховское настроение, где странно сочетаются беспечальное отчаяние, чувство роковой вины и полнейшая беззащитность перед силою и обманом: будь что будет, и поскорее бы в Париж…

В повести «Цветы запоздалые», написанной в самом начале 80-х годов, примерно в одну пору с первой пьесой, с теми же мотивами распада старой жизни, дома, семьи, есть очень близкие «Вишневому саду» сюжетные повороты. Некий Пельцер, купец, богач, обещал, как Лопахин Раневской, денежную помощь и спасение Приклонским, и в конце концов за бесценок пустил с молотка княжескую библиотеку: «- Кто ее купил?

Я, Борис Пельцер…»

Чехов родился за год до отмены крепостного права, он принадлежал к первому поколению русских людей, которые могли считать себя свободными по закону, но не чувствовали себя свободными лично: рабство было в крови. «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости» - эти слова из письма к Суворину, написанного 7 января 1889 года, сказаны о целом поколении, но есть в них след личного душевного подвига, личного страдания и надежды. В одном из поздних писем к О. Л. Книппер он заметил, что дед его, Егор Михайлович, был по убеждениям ярым крепостником. Это вспоминалось в пору работы над последней пьесой, и это позволяет представить себе, на каком широком фоне воспоминаний она создавалась.

Егор Михайлович стал впоследствии управляющим приазовских имений графа Платова, и Чехову, когда он приезжал к нему, поручалась работа; он должен был вести учет обмолоченного зерна: «В детстве, живя у дедушки в именье гр. Платова, я по целым дням от зари до зари должен был просиживать около паровика и записывать пуды и фунты вымолоченного зерна; свистки, шипенье и басовый, волчкообразный звук, который издается паровиком в разгар работы, скрип колес, ленивая походка волов, облака пыли, черные, потные лица полсотни человек - все это врезалось в мою память, как «Отче наш»… Паровик, когда он работает, кажется живым; выражение у него хитрое, игривое; люди же и волы, наоборот, кажутся машинами».

Впоследствии, когда Чехова не стало и сверстники стали припоминать свою жизнь и писать мемуары, появились указания на прямые источники «Вишневого сада». М. Д. Дросси-Стейгер, например, рассказывала: «Моя мать Ольга Михайловна Дросси, урожд. Калита, владела имением в Миргородском уезде Полтавской губ., богатым вишневыми садами… Мать любила Антошу и отличала его среди гостей-гимназистов. Она часто беседовала с Антошей и между прочим рассказывала ему об этих вишневых садах, и когда много лет спустя я прочла «Вишневый сад», мне все казалось, что первые образы этого имения с вишневым садом были заронены в Чехове рассказами матери. Да и крепостные Ольги Михайловны в самом деле казались прототипами Фирса… Был у нее дворецкий Герасим, - он стариков называл молодыми людьми».

Подобные мемуарные свидетельства имеют свою ценность и смысл, хотя их не стоит понимать буквально.

Жизнь узнает себя в своих литературных отражениях и подобиях, а иногда и заимствует из книг свои черты. Л. Н. Толстой сказал о тургеневских женщинах, что подобных им не было в русской жизни, но они появились, когда Тургенев вывел их в «Рудине», «Дыме», «Дворянском гнезде». Так и о «Вишневом саде» можно сказать: не было бы Фирса, не было бы и прототипов; Чехов, конечно, помнил свои гимназические годы (может быть, и рассказы О. М. Калиты), но помнил, конечно, и то, что было гораздо позднее…

В 1885 году Н. А. Лейкин купил имение графов Строгановых. Поздравляя его с покупкой, Чехов писал ему: «Ужасно я люблю все то, что в России называется имением. Это слово еще не потеряло своего поэтического оттенка…»

В то время он не подозревал еще, что Лейкину, этому «буржуа до мозга костей», поэзия в имении была нужна ничуть не больше, чем Лопахину сад. «Эти места, - скажет лавочник в рассказе «Панихида», умеряя восторги дочери, - эти места только место занимают…» Красота в природе бесполезна, как описания в книге.

Побывав позднее у Лейкина в бывшем графском дворце, Чехов спросил: «Зачем вам, одинокому человеку, вся эта чепуха?» - и услышал в ответ нечто почти дословно лопахинское: «Прежде здесь хозяевами были графы, а теперь я, хам…» Справедливости ради нужно заметить, что, увидев чеховское имение, Лейкин изумился убожеству Мелихова и полнейшему отсутствию у его владельца задатков барина и качеств буржуа.

Рассказывая Суворину о местах, где в имении Линтваревых на Украине провел весну и лето 1888 года, Чехов, конечно, не думал создать описание природы - писал письмо как письмо. Получился же прекрасный и сложный пейзаж, в котором живой взгляд и личный тон («Нанял я дачу заглазно, наугад… Река широка, глубока, изобильна островами, рыбой и раками, берега красивы, зелени много…») пробуждают эхо непроизвольных литературных припоминаний и непрерывно меняют стилевую окраску: «Природа и жизнь построены по тому самому шаблону, который теперь так устарел и бракуется в редакциях» (профессиональная журналистская стилистика, газетный жаргон); «не говоря уж о соловьях, которые поют день и ночь… о старых запущенных садах» (отголоски старого романса и альбомных стихов, предисловие к следующим откровенно тургеневским строчкам), «о забитых наглухо, очень поэтичных и грустных усадьбах, в которых живут души красивых женщин, не говоря уж о старых, дышащих на ладан лакеях-крепостниках» (все еще Тургенев, но в предчувствии символических мотивов и образов «Вишневого сада»); «недалеко от меня имеется даже такой заезженный шаблон, как водяная мельница… с мельником и его дочкой, которая всегда сидит у окна и, по-видимому, чего-то ждет» («Русалка», Пушкин, Даргомыжский); заключительные строки особенно важны: «Все, что я теперь вижу и слышу, мне кажется, давно уже знакомо мне по старинным повестям и сказкам».

Единственное в своем роде по красоте и поэтичности описание сада, цветов, ржаного поля, весенних утренних заморозков - всего, что невозможно было дать в сценических ремарках и что приходится помнить и подразумевать, - в рассказе «Черный монах». Сад здесь представляется каким-то особенно сложным и совершенным явлением художественной природы, а не созданием рук человеческих. Этот сад обречен на гибель, как и тот, что будет куплен Лопахиным. Чехов нашел ужасный по своему драматизму символ гибели: Коврин рвет диссертацию, и клочки бумаги цепляются и виснут на ветках смородины и крыжовника, как бумажные цветы, ложноцветие.

Важен и рассказ «В родном углу», написанный в 1897 году, - вся картина жизни старинного поместья, доживающего свой век, и характерные особенности барской психологии, искажающие такой страшной гримасой лицо юной хозяйки имения, особы столь милой, невинной и на первый взгляд очаровательной. Едва ли не каждая подробность этого рассказа и все его образы по-своему символичны, но дедушка - это подлинный символ одряхлевшего уклада, в котором нет уже ничего человеческого, одна животная способность и страсть - еда. «За обедом и за ужином он ел ужасно много; ему подавали и сегодняшнее, и вчерашнее, и холодный пирог, оставшийся с воскресенья, и людскую солонину, и он все съедал с жадностью, и от каждого обеда у Веры оставалось такое впечатление, что когда потом она видела, как гнали овец или везли с мельницы муку, то думала: «Это дедушка съест».

В том же 1897 году создан другой рассказ, сюжетно близкий «Вишневому саду» - «У знакомых». Чехов работал над ним, живя в Русском пансионе Ниццы, куда его гнала болезнь легких. Там он получил в декабре письмо от М. В. Киселевой, владелицы Бабкина, где чеховская семья провела три лета в середине 80-х годов.

«…B Бабкине многое разрушается, начиная с хозяев и кончая строениями; зато дети и деревья выросли… Хозяин стал старым младенцем, добродушным и немного пришибленным. Работает много, никаких «Рашечек» и в помине нет, в хозяйство не входит, и когда его приглашают взглянуть на какой-нибудь беспорядок, он отмахивается и уныло говорит: «Ты знаешь, я уже больше никуда не хожу!» Хозяйка стара, беззуба, но… бедовая! Выползла из-под всякого ига и ничего на свете не боится. Виновата, боится: пьяных, сумасшедших и кликуш. Старость и беды не «сожрали» ее - ни апатия, ни уныние, пи пессимизм не одолели. Штопает белье, глубоко убежденная, что делает дело, исходя из той мысли, что раз более широкого pi интересного не дано, надо брать то, что под руками. Ручаюсь, что с каждой пуговицей и тесемкой пришивается и частичка ее души. Это значит: достукалась до более ясного и глубокого понимания жизни и ее задач. Живу я, правда, одной силой воли, т. к. материальная скорлупа моя вся разбита в пух и прах, но я ее презираю, и мне нет дела до нее. Я буду жить хоть до 100 лет, пока меня не покинет сознание, что я нужна на что-нибудь».

Тогда же хозяин мечтал, что с проводкой через Воскресенск железной дороги «вздорожает земля в Бабкине, настроим дач и сделаемся Крезами». Судьба судила иначе. Бабкино было продано за долги, а Киселевы поселились в Калуге, где бывший владелец имения получил место в правлении банка.

До конца столетия в русских газетах печатались извещения о торгах и аукционах: уплывали из рук, шли с молотка старинные поместья и состояния. Например, имение Голицыных с парком и прудами было поделено на участки и сдавалось иод дачи, от 200 до 1300 рублей за участок. А это, как и судьба Бабкина, очень близко сюжетной основе «Вишневого сада», где Лопахин готовит землю для будущего сообщества дачников…

Мировой литературе известно великое множество утопий, но утопия Лопахина выглядит среди них едва ли не самой комичной.

В рассказе «Жена» доживают свой век последний барин и последние дворовые и слуги, самый дом похож на музей патриархальной старины, набитый вышедшими из моды, никому не нужными теперь, очень прочными, драгоценными вещами, сделанными на века. Как в «Мертвых душах» Гоголя, возникают тени сильных, крепких людей, мастеров, творивших в свое время и своими руками чудеса, не сравнимые с инженерными сооружениями новой поры.

Вещи у Чехова говорят о людях - только в этом смысле они и бывали нужны ему и в драматургии, и в прозе. В рассказе «Жена» есть своеобразный предтеча «многоуважаемого шкафа» - здесь он также олицетворяет память о минувшем времени и о прежних людях, каких теперь уже нет, и дает инженеру Асорину, от имени которого идет рассказ, хороший повод сравнить «век нынешний и век минувший».

«Я думал: какая страшная разница между Бутыгой и мной! Бутыга, строивший прежде всего прочно и основательно и видевший в этом главное, придавал какое-то особенное значение человеческому долголетию, не думал о смерти и, вероятно, плохо верил в ее возможность; я же, когда строил свои железные и каменные мосты, которые будут существовать тысячи лет, никак не мог удержаться от мыслей: «Это не долговечно… Это ни к чему». Если со временем какому-нибудь толковому историку искусств попадутся на глаза шкап Бутыги и мой мост, то он скажет: «Это два в своем роде замечательных человека: Бутыга любил людей и не допускал мысли, что они могут умирать и разрушаться, и потому, делая свою мебель, имел в виду бессмертного человека, инженер же Асорин не любил ни людей, ни жизни; даже в самые счастливые минуты творчества ему не были противны мысли о смерти, разрушении и конечности, и потому, посмотрите, как у него ничтожны, конечны, робки и жалки эти линии»…

В комедии в самом деле отразились реальные перемены, происходившие в русской пореформенной жизни. Начались они еще до отмены крепостного права, ускорились после его отмены в 1861 году и на рубеже столетий достигли драматической остроты. Но это всего лишь историческая справка, правда, совершенно достоверная, но мало раскрывающая суть и тайну «Вишневого сада».

Есть в этой пьесе нечто глубокое и захватывающее, нечто вечное, как в пьесах Шекспира. В идеальной пропорциональности сочетаются традиционные мотивы и образы с художественной новизной, с непривычной трактовкой сценического жанра (комедия), с историческими символами огромной глубины. Трудно найти пьесу, которая была бы до такой степени связана с литературным фоном, романами и пьесами недавних памятных лет - с «Дворянским гнездом» Тургенева, с «Лесом», «Горячим сердцем», с «Волками и овцами» Островского - и в то же время до такой степени отличалась бы от них. Пьеса написана так, с такой прозрачностью литературных соотнесений, что старый роман со всеми его коллизиями, разочарованиями просто не мог не прийти на память при взгляде на Гаева и Раневскую, на старый дом, на декорации вишневого сада. «Здравствуй, одинокая старость, догорай, бесполезная жизнь…» - это должно было вспомниться и в самом деле вспоминалось, так что К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко прочитали и поставили «Вишневый сад» скорее как традиционно тургеневскую элегию прощания с прошлым, чем как пьесу во всех отношениях новую, созданную для будущего театра, будущего зрителя.

Вскоре после премьеры, 10 апреля 1904 года, Чехов в письме к О. Л. Книппер в необычном для него резком тоне заметил: «Почему на афишах и в газетных объявлениях моя пьеса так упорно называется драмой? Немирович и Алексеев в моей пьесе видят положительно не то, что я написал, и я готов дать какое угодно слово, что оба они ни разу не прочли внимательно моей пьесы».

Многократно в разных письмах и беседах с разными людьми Чехов упорно повторял: «Вишневый сад» - это комедия, «местами даже фарс».

И столь же упорно «Вишневый сад» понимали и ставили как драму. Станиславский уже после первого прочтения пьесы не согласился с Чеховым: «Это не комедия… Это трагедия, какой бы исход к лучшей жизни Вы ни открывали в последнем акте… Я плакал, как женщина, хотел, но не мог сдержаться». И уже после смерти Чехова, вероятно, в 1907 году, Станиславский повторил еще раз, что видит в «Вишневом саде» тяжелую драму русской жизни.

Иные современники желали бы увидеть на сцене не драму даже, а трагедию.

О. Л. Книппер писала Чехову 2 апреля 1904 года: «Кугель говорил вчера, что чудесная пьеса, чудесно все играют, но не то, что надо». И спустя два дня: «Он находит, что мы играем водевиль, а должны играть трагедию, и не поняли Чехова. Вот-с».

«Значит, Кугель похвалил пьесу? - удивился Чехов в ответном письме. - Надо бы предать ему 1/4 фунта чаю и фунт сахару…»

Суворин посвятил премьере «Вишневого сада» страницу своих «Маленьких писем» («Новое время», 29 апреля): «Все изо дня в день одно и то же, нынче, как вчера. Говорят, наслаждаются природой, изливаются в чувствах, повторяют свои излюбленные словечки, пьют, едят, танцуют - танцуют, так сказать, на вулкане, накачивают себя коньяком, когда гроза разразилась… Интеллигенция говорит хорошие речи, приглашает на новую жизнь, а у самой нет хороших калош… разрушается нечто важное, разрушается, может быть, по исторической необходимости, по все-таки это трагедия русской жизни, а не комедия и не забава».

Суворин порицал постановщиков пьесы, театр, а не автора; между тем «Вишневый сад» назвал комедией Чехов, и он же требовал, чтобы так его ставили и так играли; режиссеры сделали все, что могли, но автора не переспоришь. Возможно, жанр «Вишневого сада» - проблема не формы, а мировоззрения.

Постановщики недоумевали. Немирович-Данченко телеграфировал в Ялту 2 апреля 1904 года: «С тех пор как занимаюсь театром, не помню, чтобы публика так реагировала на малейшую подробность драмы, жанра, психологии, как сегодня. Общий тон исполнения великолепен по спокойствию, отчетливости, талантливости. Успех в смысле всеобщего восхищения огромный и больше, чем на какой-нибудь из твоих пьес. Что в этом успехе отнесут автору, что театру - не разберу еще. Очень звали автора…»

Ведущие критики тех лет, Ю. Айхенвальд, например, подыскивали для оценки «Вишневого сада» незатертые стилевые обороты: между героями комедии «есть какое-то беспроволочное соединение, и во время пауз по сцене точно проносятся на легких крыльях какие-то неслышимые слова. Эти люди связаны между собой общим настроением». Улавливая нетрадиционность сценических коллизий и образов «Вишневого сада», писали, что Чехов все более и более «удаляется от истинной драмы как столкновения противоположных душевных складов и социальных интересов… стирается, словно при взгляде издалека… стушевывается социальный тип», что только Чехов мог показать в Ермолае Лопахине не просто кулака, а придать ему «облагораживающие черты раздумья и нравственной тревоги».

И в этом была достоверность: плохие хозяева. «Прежние баре наполовину генералы были…»

«Рухнувший дворянский строй, и какое-то еще не вполне выразившееся маклачество Ермолаев Лопахиных, пришедшее ему на смену, и беспардонное шествие обнаглевшего босяка, и зазнавшееся лакейство, от которого пахнет пачулями и селедкой, - все это, значительное и ничтожное, ясное и недосказанное, с ярлыками и без ярлыков, наскоро подобрано в жизни и наскоро снесено и сложено в пьесу, как в аукционный зал», - писал Ю. Беляев («Новое время», 3 апреля 1904 г.).

Святая правда! Только: в жизни - да, наскоро, а вот на сцене - нет.

Восхищался, толкуя по-своему, Всеволод Мейерхольд: «Ваша пьеса абстрактна, как симфония Чайковского. И режиссер должен уловить ее слухом прежде всего. В третьем акте на фоне глупого «топотанья» - вот это «топотанье» нужно услышать - незаметно для людей входит Ужас.

«Вишневый сад продан». Танцуют. «Продан». Танцуют. И так до конца… Веселье, в котором слышны звуки смерти. В этом акте что-то метерлинковское, страшное. Сравнил только потому, что бессилен сказать точнее. Вы несравнимы в Вашем великом творчестве. Когда читаешь пьесы иностранных авторов, Вы стоите оригинальностью своей особняком. И в драме Западу придется учиться у Вас».

Надеялся на новое, революционное, М. Горький: «Озорную штуку Вы выкинули, Антон Павлович. Дали красивую лирику, а потом вдруг звякнули со всего размаха топором по корневищам: к черту старую жизнь! Теперь, я уверен, ваша следующая пьеса будет революционная».

Опыт современных режиссерских трактовок и всяческих театральных экспериментов красноречиво свидетельствует, что не все ясно и для нас, что гениальное творение неисчерпаемо, что сценическое воплощение «Вишневого сада» - задача вечная, как постановка «Гамлета», например, и что новые поколения режиссеров, актеров и зрителей будут искать свои ключи к этой пьесе, столь совершенной, таинственной и глубокой.

Создателю пьесы в 1904 году едва ли довелось пережить триумф. И были серьезные огорчения.

До постановки и задолго до публикации театральный критик H. Е. Эфрос, едва рукопись дошла до театра, изложил в газете «Новости дня», с большими искажениями, содержание пьесы. «Вдруг теперь я читаю, писал Чехов Немировичу-Данченко, - что Раневская живет с Аней за границей, живет с французом, что 3-й акт происходят где-то в гостинице, что Лопахин кулак, сукин сын, и проч. и проч. Что я мог подумать?»

Много раз возвращался он к этой обиде в письмах.

«У меня такое чувство, точно меня помоями опоили и облили» (О. Л. Книппер, 25 октября 1903 г.).

«Эфрос продолжает напоминать о себе. Какую провинциальную газету ни разверну, везде - гостиница, везде Чаев» (28 октября).

Еще тяжелей оказалась другая история. По договору, заключенному в 1899 году, Чехов имел право только на первую публикацию каждого нового сочинения, а перепечатка принадлежала исключительно книгоиздательству Маркса. Чехов обещал и отдал «Вишневый сад» М. Горькому в сборник «Знание». Но книга задерживалась в цензуре (не из-за пьесы Чехова), Маркс же торопился со своим отдельным изданием, желая поскорее получить свою выгоду. 5 июня 1904 года на обложке журнала «Нива» появилось сообщение о «только что» вышедшем издании «Вишневого сада» ценою 40 копеек. Это сильно вредило интересам «Знания»; их сборник поступил в продажу лишь несколькими днями раньше. Тяжко больной Чехов, проводивший в Москве последние дни, вынужден был объясняться в письмах с А. Ф. Марксом, М. Горьким, К. П. Пятницким.

За три дня до отъезда в Берлин, 31 мая, он просил Маркса: «Я послал Вам корректуру и теперь убедительно прошу не выпускать моей пьесы в свет, пока я ее кончу се; мне хочется прибавить еще характеристику действующих лиц. И у меня договор с книжной торговлей «Знание» - не выпускать пьесы до определенного срока».

В день отъезда отправлена была телеграмма Пятницкому, руководившему практической деятельностью «Знания»: «Маркс отказал. Посоветуйтесь присяжным поверенным. Чехов».

Между драматургией и прозой Чехова не чувствуется столь резкой границы, какая отделяет эти области творчества у других писателей. В нашем сознании Тургенев и Лев Толстой, например, прежде всего великие прозаики, романисты, а не драматурги. Чехов же и в работе над прозой чувствовал себя как драматург, живущий в образах своих персонажей: «Я все время должен говорить и думать в их тоне и чувствовать в их духе, иначе, если я подбавлю субъективности, образы расплывутся, и рассказ не будет так компактен…»

В отношении к творчеству Чехова у современников не было единодушия: догадывались, что его пьесы обновляют сцену и, быть может, являются новым словом в истории мирового театра, но в большинстве полагали все же, что Чехов прежде всего рассказчик и что пьесы его сильно выиграли бы, если бы он переделал их в повести. Так думал й Лев Толстой: «Не понимаю пьес Чехова, которого высоко ставлю как беллетриста… зачем ему понадобилось изображать на сцене, как скучают три барышни?.. А повесть из этого вышла бы прекрасная и, вероятно, очень удалась бы ему».

Дело не в том, что при чтении пьес и повестей Чехова возникает явственное, хотя и несколько неопределенное ощущение единства стиля и творческого почерка, но в том, что Чехов часто - и, конечно, сознательно - варьировал и повторял в пьесах тему символического города, в котором живут и о котором с такой печалью и горечью говорят персонажи, тему труда, который оправдает пустоту и никчемность жизни, тему самой жизни, которая будет прекрасной через двести или триста лет… Рассказы, повести, пьесы Чехова действительно связаны единством авторского замысла, общей художественной темой и составляют завершенный и целостный художественный мир.

Действие «Вишневого сада» происходит в имении Раневской. Но «видна дорога в усадьбу Гаева», и «далекодалеко на горизонте неясно обозначается большой город, который бывает виден только в очень хорошую, ясную погоду».

На сцене стоят прадедовские вещи, олицетворяющие патриархальную основательную старину - «твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет, поддерживая (сквозь слезы) в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания». Что касается персонажей, того же Гаева, например, обратившегося к шкафу с этой воодушевленной речью, то жизнь давно уже разметала их по свету - по российским и европейским столицам, кого на службу в губернию, кого в Сибирь, кого куда. Собрались они здесь поневоле, в какой-то мистической - разумеется, совершенно напрасной - надежде спасти старый сад, старинное родовое имение, и свое прошлое, которое кажется им теперь таким прекрасным, и самих себя.

Между тем событие, из-за которого они съехались, происходит за сценой, а на самой сцене никакого «действия» в традиционном смысле этого слова, собственно говоря, нет: ждут. В сущности, пьесу нужно играть как сплошную четырехактную паузу, великую паузу между прошлым и будущим, наполненную ворчанием, восклицаниями, жалобами, порывами, но главное - молчанием и тоской. Пьеса трудна и для актеров, и для зрителей: первым играть почти нечего - все держится на полутонах, все - сквозь сдержанные рыдания, полушепотом или вполголоса, без сильных порывов, без яркой жестикуляции, только Варя звякнет ключами, или Лопахин заденет столик ногой, или загудит самовар да Фирс заворчит о чем-то своем, никому не нужном, никому непонятном; вторым же приходится следить за мимикой, интонациями и паузами, за тем психологическим подтекстом игры, который важен далеко не для всех и о котором помнят лишь те, кто застал на сцене «доефремовский» МХАТ - Добронравова, Тарасову, Ливанова.

У одних все в прошлом, как у Фирса, у других - в будущем, как у Трофимова и Ани. У Раневской, да и у ее лакея Яши, все мысли во Франции, а не в России («Вив ля Франс!»), поэтому делать им на сцене, в сущности, нечего - только томиться и ждать. Нет привычных коллизий - влюбленности, неверности; нет комических неурядиц, как нет и трагических поворотов судьбы. Иногда засмеются и тут же перестанут - не смешно, или всплакнут о чем-нибудь невозвратном. А жизнь течет своим чередом, и все чувствуют, что она течет, что сад будет продан, что уедет Раневская, уйдут Петя с Аней, умрет Фирс. Жизнь течет и проходит - со всеми воспоминаниями о прошлом и мечтами о будущем, с тревогой и сильным нервным беспокойством, которым наполнено настоящее, то есть время сценического действия «Вишневого сада» - беспокойством до такой степени напряженным, что на сцене и в зале становится трудно дышать.

Хотя в этой пьесе нет нп одного лица, ни одной сцены или коллизии, которые хоть сколько-нибудь расходились бы с реальной действительностью или, тем более, противоречили ей, «Вишневый сад» представляет собою поэтический вымысел: в известном смысле это сказочный, полный скрытых подразумеваний, сложных олицетворений и символов мир, сохраняющий тайны истекшего времени, отошедшей поры. Это драматургический миф, и, быть может, лучшим жанровым для него определением было бы следующее: мифологическая комедия.

Дом и сад населены воспоминаниями и тенями. Кроме действующих - так сказать, «реальных» - лиц, на сцене незримо присутствуют те, кто сажал и выхаживал эти деревья и этих людей - Гаевых и Раневских, столь беззащитных, недеятельных и нежизнеспособных. Все эти лица, глядящие на Петю Трофимова и Аню «с каждого листка, с каждой ветки в саду», должны каким-то образом существовать на сцене; а кроме них - те, кто прожигал здесь жизнь («муж мой умер от шампанского…»), и те, кто появился здесь на свет и, пожив недолго, умер, как сын Раневской, которого Петя должен был воспитать и научить уму-разуму («Мальчик погиб, утонул… Для чего? Для чего, мой друг?..»).

Быть может, некий избыток реальности в постановке К. С. Станиславского - ярко-зеленые листья, слишком большие цветы, слишком громкий сверчок в паузах и т. д. - смущали Чехова потому, что в итоге страдала духовность «Вишневого сада», где в каждой мелочи на сцене, в мебели, в ветках и цветках, о которых говорит Трофимов, должно было ощущаться дыхание прошлого, его не музейная или мавзолейная достоверность, а скорее основательность, вера в бессмертие и его безграничное, как у доморощенного крепостного столяра Глеба Бутыги, доверие к новой жизни, которая сменяет его.

По старинной, теперь уже почти вековой традиции, чеховские пьесы идут в подчеркнуто реальных декорациях, со всеми подробностями старого русского быта, с иконами в красном углу, с вечерним чаем в гостиной или на веранде, где кипит самовар, где ютятся нянюшки, похожие на Арину Родионовну. За окнами старых домов, за оградами прадедовских усадеб живут беспокойные, одетые по моде прошлого века господа в сюртуках, мундирах и платьях, которые современные актеры уже не умеют носить. А. Блок особенно ценил эту, как он сказал, «питательность» чеховских пьес, сценический уют, основательность старинных вещей, словно бы сознающих свое достоинство: «дорогой, многоуважаемый шкаф…»

А Станиславский еще усиливал эту вещественность и реальность, возмещая то, что казалось недостатком действия: были и выстрелы («лопнула склянка с эфиром»), и стук топора по дереву, и звук лопнувшей струны, «замирающий, печальный»; шумели дожди и деревья под ветром, в паузах внятно кричали сверчки.

В чеховских пьесах, если читать и перечитывать их внимательно и неторопливо, всегда есть нечто доступное слуху, но ускользающее от глаза, нечто большее, чем сценическое действие. Это «нечто» очень похоже на томление духа, на своеобразное необычное настроение, которое иначе, как чеховским, пожалуй, и не назовешь: ничего подобного в мировой драматургии до «Дяди Вани», «Чайки», «Трех сестер» и «Вишневого сада» не было. Оно легче улавливается в ремарках и между строк - поэтому лучше читать, чем смотреть: на сцене ради основных тонов поневоле жертвуют оттенками, и даже в очень хороших постановках утрат, как правило, гораздо больше, чем удач. Это по-своему понимали и критики, советовавшие Чехову писать не пьесы, а повести (советовали, впрочем, и обратное, и впоследствии, уже в наше время, почти все рассказы и повести зрелых лет были экранизированы или инсценированы).

Присматриваясь и вслушиваясь, начинаешь постепенно понимать, что пьесы Чехова, такие домашние, такие уютные, разыгрываются в обширном мире, который окружает этот уют и дает знать о себе голосами птиц, шелестом листьев, кликами журавлей. Персонажи живут в своей роли, в своем гриме, по какой-то драматургической старинке, не замечая, что вокруг простирается безграничный мир с его лесами, дальними дорогами, звездами, с бесчисленным множеством жизней, истекающих или грядущих. Здесь у каждого - и на сцене, и в зрительном зале - свои заботы и беды, но вот пролетят в «Трех сестрах» журавли, и Маша скажет им вослед: «Жить и не знать, зачем журавли летят, зачем дети родятся, зачем звезды на небе». Слова эти никакого отношения к действию не имеют, но они-то, среди множества других намеков и всяческих подразумеваний, и создают «тоску», о которой писал М. Горький, прослушав «Вишневый сад». Астров в «Дяде Ване» останется наедине с Еленой Андреевной: казалось бы, должна начаться любовная сцена, которую профессиональные актеры умеют играть, которая проходит удачно даже на среднем уровне, - и она действительно начнется, но сразу же будет прервана: Астров развернет карту уезда, где так мало осталось лесов.

До Чехова ничего подобного в театре не было, сцена идет не по правилам, ее в самом деле трудно исполнить: актриса молча, праздно выслушивает пространный монолог, изображая интерес и внимание к Астрову и его карте. Другой сценической задачи у нее нет, играть нечего, все держится на настроении, на доверии к залу.

Среди множества сложных проблем, возникающих при всяком обращении к «Вишневому саду» - иные из них появились так давно и решаются так долго, что временами кажутся неразрешимыми, - есть одна, на первый взгляд не слишком трудная: вполне ли правдоподобна эта комедия, столь достоверная в целом и, кажется, во всех своих деталях и подробностях, насколько историчен и реален «Вишневый сад»?

Бунин писал в своей книге о Чехове, что он имел «весьма малое представление о дворянах, помещиках, о дворянских усадьбах, о их садах», но еще и теперь чуть не всех поголовно пленяет мнимой красотой своего «Вишневого сада», который в отличие от «многого истинно прекрасного», что дал русской литературе Чехов, лишен какой бы то ни было исторической достоверности и правдоподобия:

«Я рос именно в «оскудевшем» дворянском гнезде. Это было глухое степное поместье, но с большим садом, только не вишневым, конечно, ибо, вопреки Чехову, нигде не было в России садов сплошь вишневых; в помещичьих садах бывали только части садов, иногда даже очень пространные, где росли вишни, и нигде эти части не могли быть, опять-таки вопреки Чехову, как раз возле господского дома, и ничего чудесного не было и нет в вишневых деревьях, совсем некрасивых… корявых, с мелкой листвой, с мелкими цветочками в пору цветения… совсем невероятно к тому же, что Лопахин приказал рубить эти доходные деревья с таким глупым нетерпением, не давши их бывшей владелице даже выехать из дому…»

Относительно правдоподобным лицом во всей пьесе был, на взгляд Бунина, один только Фирс - «единственно потому, что тип старого барского слуги уже сто раз был написан до Чехова…».

Удивительно, что Бунин написал эту страницу уже в эмиграции, в свои поздние, преклонные годы, прекрасно зная обо всех выкорчеванных садах, рощах, лесах, о снесенных усадьбах и храмах; он знал, что в новейшей русской истории, разворачивавшейся на его глазах, ежедневно сбывалось как раз то, что он считал невозможным, «невероятным», и если в последней комедии Чехова было что-либо по-настоящему правдоподобное, так это лопахинское нетерпение, с каким рубили вишни…

Удивительна также эта жажда абсолютной жизненной правды - до плана усадьбы, до места, где могли, а где не могли стоять вишни, этот ортодоксальный реализм. Бунин был серьезным и многоопытным писателем, на собственном опыте знал, как необходим в литературе поэтический вымысел и насколько он в ней обычен. Например, о своем собственном рассказе, овеянном такой провинциально русской задумчивостью, столь безупречно правдивом, он вспоминал: «Легкое дыхание» я написал в деревне… в марте 1916 года: «Русское слово» Сытина просило дать что-нибудь для пасхального номера. Как было не дать? «Русское слово» платило мне в те годы два рубля за строку. Но что делать? Что выдумать? И вот вдруг вспомнилось, что забрел я однажды зимой совсем случайно на одно маленькое кладбище на Капри и наткнулся на могильный крест с фотографическим портретом на выпуклом фарфоровом медальоне какой-то молоденькой девушки с необыкновенно живыми, радостными глазами. Девушку эту я тотчас же сделал мысленно русской, Олей Мещерской, и, обмакнув перо в чернильницу, стал выдумывать рассказ с той восхитительной быстротой, которая бывала в некоторые счастливейшие минуты моего писательства».

Б своих истоках «Легкой дыхание» не имеет, таким образом, никакого отношения ни н «правде жизни» (могилка на каприйском кладбище - это, конечно, совсем другая история), ни к самой России (Капри - островок в территориальных границах Италии).

В «Грасском дневнике» Г. Н. Кузнецовой есть красноречивые строки о разногласиях с И. А. Буниным по поводу «правды жизни» и поэтичности рассказа, который не казался собеседнице писателя ни правдивым в том интимно женственном смысле этого слова, который и составлял его соль, ни, тем более, поэтичным:

«Говорили о «Легком дыхании».

Я сказала, что меня в этом очаровательном рассказе всегда поражало то место, где Оля Мещерская весело, ни к чему, объявляет начальнице гимназии, что она уже женщина. Я старалась представить себе любую девочку-гимназистку, включая и себя, - и не могла представить, чтобы какая-нибудь из них могла сказать это. И. А. стал объяснять, что его всегда влекло изображение женщины, доведенной до предела своей «утробной сущности». - «Только мы называем это утробностью, а я там называл это легким дыханием… Странно, что этот рассказ нравился больше, чем «Грамматика любви», а ведь последний куда лучше…»

Можно возразить, что все это - и кладбище на Капри, похожее на русское кладбище так же мало, как на итальянскую русская зима, и вдохновляющий гонорар, и даже «утробность» ничего в конце концов не значат и не решают: все равно это очень похоже на жизнь, и рассказ все равно остается прекрасным, поэтически трогательным и живым…

Все так: «кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете», и рассказ по-своему интересен и действительно хорош; как заметил Толстой, в литературе можно выдумывать все, что угодно, ей противопоказаны лишь психологические выдумки.

Но психология искусства, когда она не выдумка, гораздо более многогранна и сложна, чем это представляется нам, знатокам и специалистам.

«Вишневый сад» - вероятно, самая продуманная и уравновешенная из всех пьес Чехова. Здесь не могло быть и речи о романтическом всплеске вдохновения, о «счастливых минутах»…

Суждения Бунина о «Вишневом саде» ведут к первоосновам истории литературы и поэтики: искусство и жизнь, предмет и слово, символ, метафора, быль.

Правда, Бунин не любил и плохо понимал драматургию Чехова - не только «Вишневый сад», но, как он и говорил, вообще все пьесы. И не только Бунин, но многие другие из его современников недолюбливали и не понимали - Лев Толстой сказал однажды Чехову: «Вы знаете, я Шекспира терпеть не могу, но ваши пьесы еще хуже». И эти его слова, столь неожиданно соединившие имена Чехова и Шекспира, у которого не было как раз того, чего не находили и в чеховских пьесах - все того же правдоподобия , - эти слова были в известном смысле пророческими. В истории мирового театра наступала новая пора: старое не нравилось по той причине, что было старым , далеким от современных нужд и забот, а время для нового еще не приспело, оно еще не утвердило себя ни в общественном сознании, ни во вкусах людей, любивших литературу и театр, с наивным доверием искавших на сцене правду жизни. Мировой театр открывал новую главу своей истории, меняя свой занавес, декорации, зал. Наступил не антракт, а скорее перерыв, своеобразный «час равноденствия» - в сущности, его-то наступление и отметил Лев Толстой, с одинаковой неприязнью отозвавшись и о Чехове, и о Шекспире.

Возражая Бунину, можно обратиться, например, к старым энциклопедическим справочникам и словарям, к старым книгам по садоводству. Можно, пожалуй, документально доказать, что вишневые сады все же бывали в усадьбах и вокруг барских домов. Но этот «реальный комментарий» ничего, в сущности, не опровергнет и не объяснит: старых барских домов и усадеб в России давно уже нет, нет и садов, которые некогда их окружали и осеняли; а «Вишневый сад» по-прежнему ставится - и на русской сцене, и в Англии, и в Японии, где Раневских, Лопахиных, Гаевых, Симеоновых-Пищиков не только в наши дни, но и в прежние времена быть не могло и, естественно, никогда не бывало.

Теперь, обращаясь к главному, можно сказать, что сад в этой пьесе - не декорация, на которой более или менее достоверно изображены цветущие вишни (на взгляд Бунина, в МХТ это выглядело совсем недостоверно, даже аляповато из-за слишком крупных и пышных цветов, каких нет у реальных вишен), а сценический образ; лучше было бы сказать, что это - символический сад , но здесь-то нас и подстерегают настоящие трудности из-за многозначности и неопределенности термина «символ».

Вполне обычно, например, ошибочное совмещение понятий «символ» и «символизм», и не так-то просто объяснить, что это совершенно разные вещи. Раз уж символ, значит, символизм, а реализм - это «детали», «предметы», «живые картины», «живые образы», это та самая правда жизни , о которой писал Бунин, то правдоподобие, которого по своей наивности требуем от искусства и мы…

Существуют специальные труды, посвященные символу в литературе (и в искусстве вообще), но здесь мешает многословие, иллюстративность или даже тривиальная бессодержательность представлений о символе, сводимых к какому-нибудь примеру, скажем, к гербу, где ленты обозначают то-то, колосья - то-то и т. д.

Иные из серьезных определений символа основываются на малознакомых или неоднозначных терминах, которые, в свой черед, нужно каким-то образом истолковывать и определять: «Символ есть образ, взятый в аспекте своей знаковости, и… знак, наделенный всей органичностью мифа и неисчерпаемой многозначностью образа» («Литературная энциклопедия»). Нет возможности коротко и сколько-нибудь ясно сказать, что в этом словосочетании - «Вишневый сад» - от мифа, что от знака и образа. Но вполне ясно, что «Вишневый сад» суть словосочетание, вынесенное автором в заглавие пьесы. Можно задаться вопросом о смысле - или, говоря точнее, о смысловых границах - этого словосочетания; очевидно, границы здесь не слишком широки, возможные («разрешенные») значения далеко не бесконечны. Быть может, «авторская воля» в литературе, в этом искусстве, пользующемся только словами, выражается в том, что словосочетания защищены от неверных («запрещенных») толкований и смыслов, независимо от того, какие реальные сады мы видели (или не видели) в жизни, от того, существовали в России сплошь вишневые сады или нет.

Что он собою символизирует, что означает - сад, вишневый сад? Труд и время. Меру трудов человеческих, меру человеческой жизни. Мы говорим: этому дереву тридцать лет - стало быть, сажал его наш отец; этому дереву сто лет - и должны думать о прадедах; этому дереву двести лет, триста, пятьсот, восемьсот лет, «это дерево видело Петра I» - и думаем о предках. А еще и земля, на которой растут эти деревья, и забота о них, чтобы их не изломали во времена смут и переустройств. Нужна преемственность поколении, которые сменяют друг друга.

В России не было сплошь вишневых садов - это не наивность, а стиль мышления, привычка к реализму. В русском искусстве уже не было старых и еще не было новых символов, от них отвыкли до совершенной к ним невосприимчивости.

Абсолютному настоящему времени Чехов противопоставил идею потока времен; настоящее относительно, оно ценимо только на фоне прошлого и в перспективе будущего.

В нашей памяти и жизненном опыте может и вовсе не быть никаких реальных представлений и образов, связанных с садом, тем более - садом вишневым; автор этой книги, например, видел старые вишни в чеховских краях и на Украине, где, как в стихах Тараса Шевченко, «садок вишневый биля хаты», видел и цветущую вишневую поросль - два или три десятка деревьев - у стен Донского монастыря в Москве. Но и помимо всяких реальных припоминаний, чаще всего мимолетных и бедных, в самом сочетании этих звуков есть нечто нужное слуху, нечто насущное для души человеческой, пусть даже недоброй и черствой души. Не живописность, не старомодная поэтичность, а какая-то осеняющая духовность и непорочность, противоположная суетности и злу. Объясняя Станиславскому, что на сцене должен быть не «вишневый», а «вишнёвый» сад, Чехов, быть может, как раз и предостерегал от ненужных конкретизаций, от «бытовизма», который так мешал Бунину понять пьесу, и не ему одному…

«…неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом. Из книги Моя жизнь в искусстве автора Станиславский Константин Сергеевич

«Вишневый сад» Мне посчастливилось наблюдать со стороны за процессом создания Чеховым его пьесы «Вишневый сад». Как-то при разговоре с Антоном Павловичем о рыбной ловле наш артист А. Р. Артем изображал, как насаживают червя на крючок, как закидывают удочку донную или с

Из книги Жизнь Антона Чехова автора Рейфилд Дональд

«Вишневый сад» После слов: «…такую жизнерадостность и жизнеспособность следует признать чрезвычайной, исключительной, гораздо выше нормы». …все пьесы Чехова пропитаны этим стремлением к лучшей жизни и кончаются искренней верой в грядущее будущее. Удивляешься тому,

Из книги Изобретение театра автора Розовский Марк Григорьевич

Глава восьмидесятая «Вишневый сад»: май 1903 - январь 1904 года Пять лестничных пролетов, ведущие к новой московской квартире, превратились для Антона в «великомученический подвиг». Погода на улице стояла холодная. Неделю он провел в уединении с Ольгой, Шнапом и корректурой

Из книги Моя профессия автора Образцов Сергей

А. П. Чехов. Вишневый сад. Комедия Постановка Марка РозовскогоСценография и костюмы Ксении ШимановскойПремьера – сентябрь 2001 г.Спать и хныкатьМарк Розовский о спектакле:Комедия. Комедия?.. Комедия!..Но тогда откуда и почему комедийное?С чувством юмора у Чехова все в

Из книги Заполняя паузу автора Демидова Алла Сергеевна

«Вишневый сад» Как вы уже знаете по первой части книги, все мое детство связано с имением Потапово и моей крестной матерью бабой Капой. В нескольких верстах от Потапова на реке Пахре находилась усадьба сестры бабы Капы, тоже безземельной дворянки, Дурасовой, а у нее была

Из книги Как я преподавал в Америке автора Гачев Георгий Дмитриевич

Эфрос «Вишневый сад» 1975 год, 24 февраля. В 10 часов утра в верхнем буфете – первая репетиция «Вишневого сада». Пришел Эфрос.На первую репетицию собираются в театре не только назначенные исполнители, но и те, кто хотел бы играть, но не нашел себя в приказе о распределении

Из книги Бейкер-стрит на Петроградской автора Масленников Игорь Федорович

«Вишневый сад» Чехова - разбирали, и интересно Маша Раскольникова:- Когда я читала первые два действия, представляла, как это хорошо можно поставить в сумасшедшем доме! Все говорят, друг друга не слушают, одно и тоже бубнят… Театр абсурда…- Это ново и живо: верно, там

Из книги Марина Влади, обаятельная «колдунья» автора Сушко Юрий Михайлович

НАШ ВИШНЕВЫЙ САД Неосуществлённое: лихоборы, пятьдесят лет в строю и предложение Питера Устинова. - А вы, парторг, такое нам предлагаете! - Смешная сказка о трёх разведённых бабах. - У меня нет любовницы. Но была. - Меняю иностранца на дипломата. - Андрейченко даже и не

Из книги Красные фонари автора Гафт Валентин Иосифович

«Мой вишневый сад»

Из книги Владимир Высоцкий без мифов и легенд автора Бакин Виктор Васильевич

Евгений Стеблов на исполнение роли Гаева в пьесе А. Чехова «Вишневый сад» Сколько движения, мимики, слов, Кое-что в цель, кое-что - мимо «Сада». Как вы прекрасны, Женя Стеблов, И изнутри, как всегда, и с фасада. Зря, может, пробуем, роем ходы, Вот уже век не отыщут

Из книги Чехов без глянца автора Фокин Павел Евгеньевич

Юрий Кузменков на исполнение роли Симеонова-Пищика в пьесе А. Чехова «Вишневый сад» Хоть режь его, хоть бей, хоть потроши, Хоть мало говори о нем, хоть много, Вся эта боль, весь этот крик души Даны ему с сторицею от Бога! Но без волненья, крови и без мук, Загулов, боли,

Из книги Жизнь Антона Чехова [с иллюстрациями] автора Рейфилд Дональд

«ВИШНЕВЫЙ САД»

Из книги Софи Лорен автора Надеждин Николай Яковлевич

«Вишневый сад» Константин Сергеевич Станиславский:Как-то на одной из репетиций, когда мы стали приставать к нему, чтобы он написал еще пьесу, он стал делать кое-какие намеки на сюжет будущей пьесы.Ему чудилось раскрытое окно, с веткой белых цветущих вишен, влезающих из

Из книги автора

Глава 80 «Вишневый сад» май 1903 – январь 1904 года Пять лестничных пролетов, ведущие к новой московской квартире, превратились для Антона в «великомученический подвиг». Погода на улице стояла холодная. Неделю он провел в уединении с Ольгой, Шнапом и корректурой для Маркса и

Из книги автора

12. Вишнёвый ликёр бабушки Луизы Начало лета 1945 года. Война закончилась. Ромилда Виллани решила – пора возвращаться в родной Поццуоли.Это было славное время. Большинство итальянцев не воспринимало поражение фашистского режима как национальный позор. Напротив,

Почти всю землю старого дворянского поместья, принадлежащего Любови Андреевне Раневской и её брату, Леониду Андреевичу Гаеву, занимает известный на всю губернию огромный вишневый сад. Когда-то он давал владельцам большой доход, но после падения крепостного права хозяйство в имении расстроилось, и сад остался для него одним бесприбыльным, хотя и чарующим украшением. Раневская и Гаев, люди уже немолодые, ведут типичную для праздных аристократов рассеянную, беззаботную жизнь. Занятая лишь своими женскими страстями Раневская уезжает во Францию с любовником, который вскоре там дочиста обирает её. Управление имением ложится на приёмную дочь Любови Андреевны, 24-летнюю Варю. Та старается на всём экономить, но поместье всё равно погрязает в неоплатных долгах. [См. полный текст «Вишнёвого сада» на нашем сайте.]

1-е действие «Вишневого сада» начинается со сцены возвращения майским утром в родной дом разорившейся за границей Раневской. С ней приезжает и её младшая, родная дочь, 17-летняя Аня, которая прожила с матерью во Франции последние несколько месяцев. Любовь Андреевну встречают в поместье знакомые и слуги: богатый купец Ермолай Лопахин (сын бывшего крепостного), сосед-помещик Симеонов-Пищик, престарелый лакей Фирс, легкомысленная горничная Дуняша и «вечный студент» Петя Трофимов, влюблённый в Аню. Сцена встречи Раневской (как и все прочие сцены «Вишневого сада») не отличается насыщенностью действия, однако Чехов с необычайным мастерством раскрывает в её диалогах особенности характеров героев пьесы.

Деловитый купец Лопахин напоминает Раневской и Гаеву, что через три месяца, в августе, их имение будет выставлено на торги за непогашенный долг. Есть лишь один способ предотвратить его продажу и разорение владельцев: вырубить вишневый сад и сдать освободившуюся землю под дачи. Если Раневская и Гаев не сделают этого, сад почти неизбежно будет вырублен новым хозяином, так что спасти его не удастся в любом случае. Однако безвольные Гаев и Раневская отвергают план Лопахина, не желая лишаться вместе с садом дорогих воспоминаний юности. Любители витать в облаках, они уклоняются погубить сад собственными руками, уповая на некое чудо, которое неведомыми путями выручит их.

Чехов «Вишневый сад», действие 1 – краткое содержание полный текст 1-го действия .

«Вишневый сад». Спектакль по пьесе А. П. Чехова, 1983

Чехов «Вишневый сад», действие 2 – кратко

Через несколько недель после возвращения Раневской большинство тех же персонажей собирается в поле, на скамейке у старой заброшенной часовни. Лопахин вновь напоминает Раневской и Гаеву о приближении срока продажи имения – и вновь предлагает им вырубить вишневый сад, отдав землю под дачи.

Однако Гаев и Раневская отвечают ему невпопад и рассеянно. Любовь Андреевна говорит, что «дачники – это пошло», а Леонид Андреевич уповает на богатую тетушку в Ярославле, у которой можно попросить денег – но вряд ли больше десятой части того, что нужно для погашения долгов. Раневская всеми мыслями во Франции, откуда мошенник-любовник каждый день шлёт ей телеграммы. Потрясённый словами Гаева и Раневской Лопахин в сердцах называет их «легкомысленными и странными» людьми, которые сами не желают спасти себя.

После ухода всех остальных у скамейки остаются Петя Трофимов с Аней. Неопрятный Петя, которого постоянно исключают из университета, так что он много лет не может окончить курса, рассыпается перед Аней в высокопарных тирадах о необходимости подняться выше всего материального, выше даже самой любви и путём неустанного труда идти к некоему (непонятному) идеалу. Существование и облик разночинца Трофимова весьма не похожи на образ жизни и привычки дворян Раневской и Гаева. Однако в изображении Чехова Петя предстаёт столь же непрактичным мечтателем, столь же никчемной личностью, как и те двое. Петиной проповеди восторженно внимает Аня, которая весьма напоминает свою мать наклонностью увлекаться любой пустотой в красивой обертке.

Подробнее – см. в отдельной статье Чехов «Вишневый сад», действие 2 – краткое содержание . На нашем сайте можно прочесть и полный текст 2-го действия .

Чехов «Вишневый сад», действие 3 – кратко

В августе, в самый день торгов за имение с вишневым садом, Раневская по странной прихоти устраивает у себя шумную вечеринку с приглашённым еврейским оркестром. Все напряжённо ожидают вестей с торгов, куда уехали Лопахин с Гаевым, но, желая скрыть волнение, стараются весело танцевать и шутить. Петя Трофимов ядовито критикует Варю за желание стать женой хищника-богача Лопахина, а Раневскую – за любовную связь с явным аферистом и нежелание смотреть в глаза правде. Раневская же обвиняет Петю в том, что все его смелые идеалистичные теории зиждутся лишь на недостатке опыта и незнании жизни. В 27 лет он не имеет любовницы, проповедует труд, а сам не может даже окончить университета. Раздосадованный Трофимов убегает почти в истерике.

Дореволюционная афиша спектакля по чеховскому «Вишневому саду»

С торгов возвращаются Лопахин и Гаев. Гаев идёт, утирая слёзы. Лопахин, вначале стараясь сдерживаться, а потом со всё большим торжеством рассказывает, что поместье и вишневый сад купил он – сын бывшего крепостного мужика, которого прежде здесь не пускали даже на кухню. Танцы прекращаются. Раневская плачет, опустившись на стул. Аня пробует утешать её словами, что у них вместо сада остались прекрасные души, и теперь они начнут новую, чистую жизнь.

Подробнее – см. в отдельной статье Чехов «Вишневый сад», действие 3 – краткое содержание . На нашем сайте можно прочесть и полный текст 3-го действия .

Чехов «Вишневый сад», действие 4 – кратко

В октябре старые хозяева покидают своё бывшее имение, где бестактный Лопахин, не дождавшись их отбытия, уже приказывает рубить вишневый сад.

Богатая ярославская тётя прислала Гаеву и Раневской немного денег. Раневская забирает их все себе и вновь едет во Францию к старому любовнику, оставляя дочерей в России без средств. Варе, на которой так и не женится Лопахин, приходится пойти экономкой в другое имение, а Аня будет сдавать экзамен за гимназический курс и искать заработок.

Гаеву предложили место в банке, однако все сомневаются, что по своей лени он долго усидит там. Петя Трофимов с опозданием возвращается в Москву на учёбу. Воображая себя «сильной и гордой» личностью, он намерен в будущем «дойти до идеала или указать другим дорогу к нему». Сильное беспокойство у Пети вызывает, правда, пропажа его старых галош: без них ему не в чем двинуться в путь. Лопахин едет в Харьков, чтобы с головой погрузиться в работу.

Распрощавшись, все выходят из дома и запирают его. На сцене напоследок появляется забытый хозяевами 87-летний лакей Фирс. Бормоча что-то о прошедшей жизни, этот больной старик ложится на диван и затихает в неподвижности. Вдали раздаётся печальный, замирающий звук, похожий на лопание струны – как если бы что-то в жизни ушло без возврата. Наступившую тишину нарушают лишь стуки топора в саду по вишневому дереву.

Подробнее – см. в отдельной статье Чехов «Вишневый сад», действие 4 – краткое содержание . На нашем сайте можно прочесть и

Константин Станиславский в роли Гаева. Постановка «Вишневого сада» в МХТ. 1904 год

Леонид Леонидов в роли Лопахина. Постановка «Вишневого сада» в МХТ. 1904 год © Альбом «Пьесы А. П. Чехова». Приложение к журналу «Солнце России», № 7, 1914 год

Александр Артём в роли Фирса. Постановка «Вишневого сада» в МХТ. 1904 год © Альбом «Пьесы А. П. Чехова». Приложение к журналу «Солнце России», № 7, 1914 год

Василий Качалов в роли Пети Трофимова и Мария Лилина в роли Ани. Постановка «Вишневого сада» в МХТ, действие II. 1904 год © Альбом «Пьесы А. П. Чехова». Приложение к журналу «Солнце России», № 7, 1914 год

Фирс: «Уехали… Про меня забыли». Постановка «Вишневого сада» в МХТ, действие IV. 1904 год © Альбом «Пьесы А. П. Чехова». Приложение к журналу «Солнце России», № 7, 1914 год

Котильон. Постановка «Вишневого сада» в МХТ, действие III. 1904 год © Альбом «Пьесы А. П. Чехова». Приложение к журналу «Солнце России», № 7, 1914 год

В этой самой первой постановке «Вишневого сада» Чехова очень многое не устраивало. Расхождения автора с Константином Станиславским, который ставил написанную специально для Московского художественного театра пьесу, касались распределения ролей между исполнителями, настроения и жанра (Станиславский был убежден, что ставит трагедию), даже постановочных средств, отражающих натуралистическую эстетику раннего МХТ. «Я напишу новую пьесу, и она будет начинаться так: „Как чудесно, как тихо! Не слышно ни птиц, ни собак, ни кукушек, ни совы, ни соловья, ни часов, ни колокольчиков и ни одного сверчка“», — цитировал Станиславский ехидную шутку Чехова по поводу звуковой партитуры, воссоздающей усадебную жизнь. Этот конфликт писателя с театром не обходит сегодня ни одна чеховская биография или история МХТ. Но гнетущая атмосфера, ручьи слез и все то, что пугало Чехова, расходится с теми немногочисленными сохранившимися фрагментами более поздних версий «Вишневого сада» — спектакля, вплоть до второй половины 1930-х сохранявшегося в репертуаре театра и постоянно менявшегося, в том числе благодаря самому Станиславскому. Например, с записанной на кинопленку короткой финальной сценой с Фирсом: голос лакея в исполнении Михаила Тарханова звучит в ней — вопреки ситуации забытого в доме слуги, тому, как тяжело дается каждое движение этому дряхлому старичку, вопреки вообще всему — вдруг необыкновенно молодо. Только что Раневская, рыдая, простилась на сцене со своей молодостью, а к Фирсу она чудесным образом возвращалась в эти самые последние минуты.

1954 год. «Компани Рено — Барро», Париж. Режиссер — Жан Луи Барро

Сцена из постановки Жана Луи Барро «Вишневый сад». Париж, 1954 год © Manuel Litran / Paris Match Archive / Getty Images

Выдающиеся европейские постановки «Вишневого сада» начали появляться только после войны. Историки театра объясняют это чрезвычайно сильным впечатлением западных режиссеров от спектакля МХТ, который не раз вывозил чеховскую пьесу на гастроли. Поставленный Жаном Луи Барро «Вишневый сад» не стал прорывом, но это очень интересный пример того, как европейский театр в поисках своего Чехова медленно выходил из-под влияния МХТ. От режиссера Барро, в эти годы открывавшего для себя и зрителей своего театра Камю и Кафку, продолжавшего ставить своего главного автора — Клоделя, можно было бы ждать прочтения Чехова через призму новейшего театра. Но ничего этого в «Вишневом саде» Барро нет: слушая сохранившуюся запись его радиотрансляции, про абсурдизм вспоминаешь только тогда, когда Гаев в ответ на деловое предложение Лопахина об устройстве дач на месте усадьбы возмущается: «Аbsurde!» «Вишневый сад» в постановке «Компани Рено — Барро » — это прежде всего (и строго по Чехову) комедия, в которой огромное место было отведено музыке. За нее в спектакле отвечал Пьер Булез, с которым сотрудничал театр в эти годы. Роль Раневской играла жена Барро, соосновательница театра, заработавшая себе славу именно как комическая актриса «Комеди Франсез», Мадлен Рено. А сам Барро неожиданно выбрал для себя роль Пети Трофимова: быть может, великому миму оказался близок герой, разгадавший характер купца Лопахина по его рукам — «нежные пальцы, как у артиста».

1974 год. Театр «Пикколо», Милан. Режиссер — Джорджо Стрелер

Тино Карраро в постановке Джорджо Стрелера «Вишневый сад»

Тино Карраро и Энцо Тарашо в постановке Джорджо Стрелера «Вишневый сад» © Mario De Biasi / Mondadori Portfolio / Getty Images

«Крэг хочет, чтобы декорация была подвижной, как музыка, и помогала совершенствовать определенные места в пьесе подобно тому, как с помощью музыки возможно следовать за поворотами действия и подчеркивать их. Он хочет, чтобы декорация изменялась вслед за пьесой», — писал в 1910 году художник Рене Пио после встречи с английским режиссером и сценографом Гордоном Крэгом. Декорация Лучано Дамиани в «Вишневом саде» режиссера Джорджо Стрелера благодаря своей поразительной простоте стала едва ли не лучшим в современном театре примером такого способа работы с пространством. Над белоснежной сценой был натянут широкий, во всю глубину сцены, полупрозрачный занавес, который в разные моменты то спокойно колыхался над героями, то опасно низко опускался над ними, то посыпал их сухими листьями. Декорация превращалась в партнера актеров, а сами они по-своему отражались в очень немногочисленных предметах на сцене вроде извлеченных из столетнего шкафа детских игрушек. Пластическая партитура Раневской, которую у Стрелера играла актриса Валентина Кортезе, строилась на вращении, и с этим движением рифмовался запущенный Гаевым волчок, минуту вращавшийся и затем как-то внезапно слетавший со своей оси.

1981 год. Театр «Буфф-дю-Нор», Париж. Режиссер — Питер Брук

В своих лекциях по истории литературы Наум Берковский называл подтекст языком врагов, а его появление в драме связывал с меняющимися взаимоотношениями людей начала ХIX века. В «Вишневом саде» Питера Брука у персонажей нет врагов среди друг друга. Не было их в пьесе и у режиссера. И подтекст в чеховском произведении вдруг радикально менял свое качество, переставал быть способом сокрытия, но, наоборот, превращался в средство открывать друг другу то, что невозможно передать с помощью слов. Разыгранный практически без декораций (стены и пол старого парижского театра «Буфф-дю-Нор» были покрыты коврами), этот спектакль был тесно связан с послевоенной литературой: «Чехов пишет чрезвычайно сжато, используя минимум слов, и его манера письма напоминает Пинтера или Беккета, — рассказывал Брук в одном из интервью. — У Чехова, как и у них, играет роль композиция, ритм, чисто театральная поэзия единственно точного слова, произнесенного тогда и так, как нужно». В ряду бесчисленных, по сей день возникающих интерпретаций «Вишневого сада» как драмы абсурда самое, может быть, необычное в бруковском спектакле заключалось именно в том, что, прочитанный через Беккета и Пинтера, его Чехов звучал по-новому, но оставался самим собой.

2003 год. Международный фонд К. С. Станиславского и театр Meno Fortas, Вильнюс. Режиссер — Эймунтас Някрошюс

Спектакль «Вишневый сад» Эймунтаса Някрошюса. Фестиваль «Золотая маска». Москва, 2004 год

Евгений Миронов в роли Лопахина в спектакле «Вишневый сад» Эймунтаса Някрошюса. Фестиваль «Золотая маска». Москва, 2004 год © Дмитрий Коробейников / РИА «Новости»

Первое, что видели зрители на сцене, — брошенные друг на друга предметы одежды обитателей дома, стоящие позади низкие колонны, непонятно откуда взявшиеся два обруча: вроде бы усадьбу, но как будто заново собранную из почти случайных предметов. В этом «Вишневом саде» были отсылки к Стрелеру, но не было и следа поэтичности итальянского чеховского спектакля. Однако сам спектакль Някрошюса был построен скорее по законам поэтического текста. Шесть часов, которые он шел, связи между вещами, жестами (как всегда у Някрошюса, необыкновенно насыщенной пластической партитуры), звуками (вроде невыносимо громкого крика ласточек) и музыкой, неожиданными животными параллелями героев — эти связи умножались с необычайной скоростью, пронизывая все уровни. «Мрачная и великолепная громада», — писал театровед Павел Марков о мейерхольдовском «Ревизоре», и именно таким осталось впечатление от спектакля литовского режиссера, поставленного вместе с московскими артистами к столетию чеховской
пьесы.

Вишневый сад 3 действие краткое содержание. Вишневый сад