Дмитрий Коган, талантливейший скрипач России, покоривший Европу и мир, народный артист нашей страны, скончался 29 августа 2017 года. Не стало легенды России из-за продолжительной болезни. Причина смерти - онкологическое заболевание. О том, что его больше нет, сообщила помощница. Она и проинформировала общественность о причине смерти.
Дмитрий Коган, скрипач: личная жизнь 2017, дети, жена, развод - биография
Дмитрий Коган родился 27 октября 1978 года в Москве в семье скрипачей. Бабушка - Елизавета Гилельс, дедушка - Леонид Коган, оба талантливые скрипачи. Родители: отец Павел Коган, мать - Любовь Казинская, дирижер и пианистка. Он пошел по стопам своей семьи и тоже посвятил себя этой профессии. Все знали о том, что он будет талантливым музыкантом ещё с самого детства. Уже в 6 лет мальчика отдали заниматься в московскую государственную консерваторию. А в 1996-ом он стал студентом Московской консерватории. Там он учился до 1990-го года.
В 10 лет Дмитрий уже начал выступать с симфоническим оркестром, а в 15!!! лет покорил Большой зал Московской консерватории. А в 19, уже покорил Америку! С этого начался его легендарный музыкальный путь. Мир музыки не знает, как пережить такую утрату.
Публикация от Dmitri Kogan/Дмитрий Коган (@dmitri_kogan) Дек 24 2016 в 12:46 PST
О личной жизни скрипача известно немного. Его супругой была Ксения Чилингарова. В браке с ней музыкант прожил три года. В 2009 они сыграли свадьбу, но уже в 2012 году их ждал развод. Папа жены Дмитрия был полярным исследователем и депутатом ГосДумы. Деток у пары не было.
Напоминаем, похороны состоятся в Москве 2 сентября. Место пока не известно. Вероятно, эта информация появится позже.
Чилингарова Ксения родилась в 1982 году в Москве. По словам девушки, она выросла в семье настоящего героя, ведь ее отец - знаменитый путешественник Артур Чилингаров, герой России, известный полярник и организатор многих экспедиций в Арктику.
Про детство и юность
Чилингарова Ксения говорит об отце, что он настоящий волшебник. Маленькая девочка не совсем понимала, чем же занимается ее папа, но она точно знала, что его дело очень важное и опасное, поэтому с огромным уважением относилась к такой работе.
За столом всегда собиралась большая семья Чилингаровых, и глава семьи рассказывал истории, которые казались Ксении невероятными. В какой-то момент Ксюша даже решила, что ее папа - Дед Мороз, потому что он живет на севере, и это его работа. Была ли она папиной дочкой? Сказать сложно, ведь девочка уважала и даже побаивалась отца, но редкие встречи всегда оставляли самые яркие впечатления. Девочка росла копией отца. При ее появлении на свет матери, голубоглазой блондинке, не хотели показывать ребенка - смуглого и черноволосого. Нянечка в роддоме смущенно сказала: «У вас очень черненькая девочка». Чилингарова засмеялась: «Наша!» А с возрастом Ксюша поняла, что и характер у нее, как у папы.
Ксения Чилингарова окончила Московский государственный институт международных отношений, факультет международной журналистики. Девушка была полна амбиций, и это помогало ей идти к своим целям.
О первой любви
По словам Ксении, она росла домашним и спокойным ребенком, ее никуда не пускали, поэтому знакомство с Дмитрием Коганом, который впоследствии стал ее первым мужем, произвело на нее сильное впечатление. Казалось бы, тандем Дмитрий Коган - Ксения Чилингарова должен был быть крепким. Двое молодых людей в возрасте тридцати лет - уже сформировавшиеся личности, и они должны были осознанно подойти к вопросу о браке, но из-за позднего взросления Ксении все вышло иначе.
Дмитрий - выдающийся скрипач, возможно, поэтому Ксения так увлеклась им. Это были первые настоящие отношения Чилингаровой, ребята были молоды и влюблены, но произошло так, что девушка повзрослела, а ее избранник отказывался делать то же самое. Дмитрий желал, чтобы Ксения посвятила ему всю жизнь, была всегда рядом, ограничивал ее свободу и не желал слышать о ее карьере. Спустя три года брака их пути разошлись, но бывшие возлюбленные остались хорошими друзьями. Ксения посещает концерты бывшего мужа и всегда рада встрече с ним.
Отражение
В 2007 году вышел первый сборник стихов Ксении Чилингаровой, который получил название «Отражение». Издание имело популярность, ведь в нем Чилингарова Ксения говорила о своих переживаниях и чувствах. Именно этот год девушка считает отправной точкой в начале своего карьерного пути. Тогда она и поняла, чем действительно хочет заниматься, кем быть.
О настоящем и будущем
Сегодня Чилингарова Ксения работает главным редактором журнала «Pride. Из жизни светских львов», она ведет активную жизнь, посещает различные мероприятия, встречается с интересными людьми, пишет статьи для модного журнала L’Officiel, у нее собственная колонка в журнале «Собака». Является PR-директором luxury-линии женской одежды Lublu Киры Пластининой и директором Фонда международной и сотрудничества.
Некоторое время Ксения была ведущей телепередачи «Снимите это немедленно!», в которой она помогала другим женщинам изменить свою жизнь, начав с гардероба. Стоит отметить, что Ксения Чилингарова, фото которой украшают светские издания, уделяет немало внимания своему внешнему виду, ее всегда украшают стильные наряды, яркие аксессуары и легкая укладка. Девушка понимает: рассказывая людям о том, как они должны выглядеть, важно не забывать о себе, подавая правильный пример.
Тем временем светская тусовка обсуждает роман Чилингаровой с банкиром Анатолием Цоиром. Пара познакомилась случайно. На тот момент Анатолий расстался со своей бывшей супругой, прожив с ней 18 лет и воспитав двоих детей. Ксению это не испугало, и детей, как выяснилось, она любит. Анатолий на данный момент является еще и деловым партнером Ксении. Она всегда считала, что люди должны находиться в гармонии, и искала в мужчине в первую очередь понимание. Разница в возрасте, национальность не играют никакой роли для девушки, она всегда отличалась от сверстников нестандартным подходом ко всему. Она и сама мечтает о семье и детях, о загородном доме с собаками, бизнесе и собственных книгах.
Модельер
Вдохновившись своим отцом-полярником, Ксения Чилингарова, биография которой связана со сферой фэшн, запустила линию одежды Однажды она побывала на южном полюсе, где когда-то работал ее отец - Артур Чилингаров. Вся одежда изготавливается строго по ГОСТу, но уникальный дизайн придает ей эксклюзивность. В производстве не используется пух животных. Технологии позволяют удерживать тепло длительное время как на севере, так и в центральной части России. Зимняя одежда может быть стильной!
Великого музыканта, чье имя известно далеко за пределами его родины, не стало на 39м году жизни. Страшная новость о смерти Дмитрия опечалила большое количество почитателей классической музыки.
Помощница Дмитрия так же рассказала и о причинах смерти. Виртуозный исполнитель скончался по причине онкологического заболевания.
Будущий именитый музыкант и виртуоз Дмитрий Павлович Коган родился 27 октября 1978 года в Москве. Леонид Коган – непревзойденный скрипач, был дедушкой Дмитрия, а бабушка была именитой скрипачкой и педагогом — Елизавета Гилельс. Отец с матерью Дмитрия так же выделились немалым вкладом в музыкальное искусство: отец - дирижёр Павел Коган, мать - пианистка Любовь Казинская, учившаяся в Академии музыки им. Гнесиных.
В шестилетнем возрасте, еще маленький Дмитрий, обучался в Центральной музыкальной школе при Московской государственной консерватории им. П. И. Чайковского. По окончании школы он продолжил обучение в Академии имени Сибелиуса в Хельсинки (Финляндия).
В десятилетнем возрасте юный, но способный Дмитрий впервые выступал на одной сцене с симфоническим оркестром, когда Дмитрию исполнилось 15, он играл на одной сцене с оркестром в Большом зале Московской консерватории.
Дебютное выступление молодого Дмитрия в Великобритании и США выпало на 1997 год. В дальнейшем ему рукоплескали залы бесчисленного списка зарубежных стран.
В 2010 году гениальный скрипач стал заслуженным артистом России. Через некоторое время Дмитрий, совместно с меценатом Валерием Савельевым основали фонд поддержки исключительных культурных проектов.
Про частную жизнь талантливого исполнителя известно крайне мало. В 2009 году он женился на Ксении Чилингаровой, но по неизвестным причинам уже в 2012 году пара рассталась. Небезызвестно, что отцом Ксении был депутат ГосДумы и полярный исследователь.
Елена рассказала, что семьи Дмитрия и первой женщины, полетевшей в космос, знакомы еще с 1963 года.
Когда еще Дмитрия и Елены не было, их родители и бабушки с дедушками уже были дружны. Несмотря на то, что Валентина Терешкова была из простой семьи, ей очень нравилось наслаждаться игрой Леонида Когана. Она была в восторге от его таланта.
Никого не удивил и тот факт, что, когда подросли дети, они стали друг другу, как близкие родственники. Иной раз Дмитрий называл дочь Валентины Терешковой сестрой Леной. Так же Елена считает мать Дмитрия великой женщиной, ведь ей удалось воспитать такого талантливого сына.
Между сыном и матерью складывались очень теплые и нежные отношения. Она окутывала его заботой и нежностью, в свою очередь, мальчик отплачивал исключительной сыновней любовью.
Дмитрий Павлович настойчиво продолжал лечение. Он болел меланомой – раком кожи. Последний курс лечения он прошел в Израиле. 18 августа из Израиля он приехал в Москву и продолжал лечение уже в частной клинике. Но через неделю его уже не стало.
Заметили опечатку или ошибку? Выделите текст и нажмите Ctrl+Enter, чтобы сообщить нам о ней.
Ксения, ты и телеведущей была, и журналистом, сейчас ты запустила свой бизнес, и мы про это обязательно сегодня поговорим. И вообще такая светская девушка, и достаточно бурная личная жизнь, интересная. Скажи, пожалуйста…
Понятно, Близнец ― он такой, он всегда разносторонний, за всё хватается. Но вот, например, для меня важно всё равно на чем-то сфокусироваться, да. Я вот не могу… Мне всё интересно, но если я уж что-то делаю, то я в это вкладываю все свои силы, душу и так далее.
Сто процентов.
Сейчас что ты главное в себе?
Это такой сложный вопрос с точки зрения… даже, я бы сказала, философский. Как можно разобраться в себе? К концу жизни моей можем снова встретиться, поговорить. Ну, я где-то на середине пути понимания того, кто я. На сегодняшний момент я в первую очередь женщина.
Ох, неожиданно! Так.
Да, во вторую очередь я, конечно, бизнесвумен и человек, который занимается своим собственным бизнесом, развивает его и очень за него болеет, очень хочет, чтобы он вырос. Не знаю… Вот знаешь, как «Пинки и Брейн», был такой мультик про двух мышей, которые хотят всё время завоевать мир. Вот я и мой партнер ― это Пинки и Брейн, мы хотим завоевать мир.
Сейчас ты про это расскажешь. Давай все-таки… Ты сказала, что на первом месте ты женщина. Что для тебя такое женщина, как ты сейчас это поняла? Ведь ты же это поняла не так давно, что это главное сейчас?
Ну да, безусловно. У меня тут был спор с моей приятельницей, которая отстаивает феминистические права, и в чем-то я ее поддерживаю. Но я говорю: «Понимаешь, женщина ― это же не обязательно об этом всё время сообщать, что ты женщина, ты имеешь право». Это некое внутреннее твое ощущение, то, как ты себя чувствуешь, как ты общаешься с теми же женщинами, мужчинами. Это мера ощущения.
И мы, женщины, более приземленные, более даже материальные, чем мужчины. Мужчины ― такие романтики. Это моё представление сейчас о мужчинах, мне кажется. Они фантазеры, всё время что-то придумывают. Я часто всё время так: «Так, спокойно». Хотя я сама тоже фантазер по своей внутренней сути. Но мне нравится это ощущение того, что мне делают комплименты, мне нравится одеваться, мне нравится говорить о том, что да, я чувствую себя красивой сегодня.
Ты где-то в интервью сказала, что иногда так хочется побыть блондинкой. Мне очень понравился этот эпизод, ты говорила, как вот мама прилетела в аэропорт и потерялась, и как папа, значит, бегал, её искал.
И у тебя получается вот этой блондинкой побыть?
Ну, вот я… Это всё маскировка, конечно, как говорят мои друзья, но получается. Это, кстати, очень сложный путь. Моя подруга мне позвонила и говорит: «Ты знаешь, ты вообще больше мальчик, ты такая жесткая». Я говорю: «Да нет, что ты, на самом деле я не такая». Я пыталась это в себе…
Культивировать?
Культивировать, конечно. Но не хочется всё время быть смелой, сильной, я не знаю…
Но во многом, наверно, всё-таки это зависит от мужчины, который рядом, который тебе позволяет в том числе…
Безусловно.
Быть вот такой женщиной.
Безусловно. В моей жизни были разные моменты. Я была и очень слабой, это тоже не очень хорошо. Я была и очень сильной, и это тоже для меня не подходит. Я скорее за золотую середину. Мне кажется, сейчас я где-то в балансе нахожусь. Я иногда бываю такой более жесткой, а иногда бываю прямо такой совсем несчастной…
В каких случаях несчастной, скажи?
Иногда просто мне хочется, чтобы меня пожалели, что вот я пришла уставшая, мне хочется, чтобы мне сделали ужин. Потому что да, иногда мне хочется, чтобы за мной поухаживали.
Давай коснемся твоего бизнеса, потому что мне очень это интересно, и понять вообще, как это всё начиналось у тебя с твоим партнером, с твоим мужчиной, совместный бизнес.
Я долго думала, как его назвать, муж, не муж… В общем, с твоим мужчиной, мужем Анатолием Цои́ром.
С Анатолием Цо́иром. Есть компания Arctic Explorer, которую вы создали вместе.
Я с удовольствием расскажу, потому что на самом деле всё это родилось удивительно. Есть какие-то совпадения. Я, наверно, в каких-то вещах мистик, потому что я верю в необычные совпадения. То есть совпадений не бывает, это что-то, какие-то знаки, которые просто приходят к нам, и надо ими правильно воспользоваться.
Я очень долго хотела что-то сделать с наследием отца. Я не знала, что. Я всё время переживала, ходила, говорила: «Ну вот, наверно, если бы мы жили в какой-то другой стране, был бы уже музей, были бы кружки с портретом». Это же просто легендарная личность! Такой советский Индиана Джонс, который совершает какие-то безумные совершенно поступки, при этом поступки безумные в хорошем смысле. То есть это экспедиции в такой абсолютный романтизм в моем понимании.
Я тут, конечно, предвзята, потому что это мой папа, но всё равно мне даже глобально кажется, что таких людей не очень много. Какой-нибудь Жак-Ив Кусто, Тур Хейердал, Царствие им небесное, Сенкевич, с которым папа очень близко дружил. Это какие-то такие люди, которые живут другими вещами.
Я очень хотела что-то с этим сделать. Когда мы познакомились с Анатолием, я ему всё время это, естественно, рассказывала. Я вообще имею такую тенденцию, когда я знакомлюсь с мужчинами, я им начинаю рассказывать про папу, что, может быть, не всегда хорошо, но так уж… Я рассказываю как хороший рассказчик, журналист и, когда-нибудь, наверно, писатель ― я это рассказываю в картинках так ярко, что многие мои мужчины…
Влюбляются в папу?
Да, начинают любить моего папу, мне кажется, даже иногда больше, чем я.
Он говорит: «Да, действительно, надо что-то делать». Что делать ― непонятно. И мы как-то разговаривали об этом, эта тема уходила, потом она снова возвращалась. Потом случилась в моей жизни экспедиция на Северный полюс.
В первый раз.
В первый раз, абсолютно первый.
А как так получилось, что ты столько лет дочь великого полярника, понимаешь, и оказалась первый раз…
Вот именно, что я дочь. Папа к этому относится… и относился, и относится сейчас до сих пор, как положено кавказскому человеку. Дочь должна быть дома, варить суп.
Дочь ― женщина.
Женщина, да. Готовить. Она хрупкое существо, ее надо защищать. На Северном полюсе опасно. И потом, ответственность же большая, да ― взять близкого человека. Это я сейчас понимаю, а тогда совершенно не понимала, уговаривала.
В процессе этой экспедиции был такой момент интересный. Мы сидели в полярном самолете. Там с погодой было не очень. Мы летели уже в точку Северного полюса. Погода была не очень, так заметно люди нервничали. Я посмотрела на отца, потому что я, естественно, тоже нервничала. Я вообще боюсь летать. Для меня эти все полёты, даже просто из пункта А в пункт Б на обычном самолете ― для меня это такое напряжение. А тут на полярном самолете, ничего не видно, два иллюминатора, люди сидят, нервничают. Паника.
Я посмотрела на отца и вдруг в его глазах ― это такая секунда ― увидела тоже страх. Я перестала бояться.
Поняла, что он и за тебя боится.
Да, я вдруг поняла, что он не что-то такое, что я себе нарисовала, придумала в детстве. Потому что я его видела редко, мама там какие-то истории мне тоже рассказывала. Для меня это скорее был некий образ. И тут я вдруг поняла, что он человек, что он как я, как остальные, и что это нормально ― бояться, испытывать страх. Люди не могут не испытывать страх. Это так меня поразило, что я потом даже написала статью, я потом много об этом рассказывала. Вот это чувство того, что этот образ некий превратился в реальность.
В человека.
И вот эта реальность… мне так это захотелось сохранить, так это захотелось упаковать во что-то. И когда я вернулась, одновременно ― я была в каком-то одном конце города, Анатолий был в другом конце города, мы занимались совершенно разными делами…
Вы уже встречались?
Да-да. Мы уже встречались, это был такой конфетно-букетный, я бы назвала, период. Хотя у нас не было ни конфет, ни букетов. Я его пригласила в музей на первое свидание. В Греческий зал в буквальном смысле этого слова.
Хотела быть оригинальной, скажи?
Нет, моя преподавательница по истории искусств заставляла меня водить экскурсии. Она говорит: «Ты должна брать людей, водить экскурсии в музее». Я как-то очень сопротивлялась, думаю: «Ну, приглашу, ладно. Потерпит меня». Я там с бумажками, я готовилась всю ночь. Я так нервничала, что потерялась в Пушкинском музее, не могла найти второй Греческий зал. Я нашла только один и что-то там такое мямлила очень странное.
И, в общем, мы уже встречались. И тут неожиданно просто мы созвонились. Он говорит: «Ты знаешь, у меня родилась идея». Я говорю: «Ты знаешь, у меня тоже что-то такое. Надо что-то с одеждой делать». Он говорит: «Ты знаешь, да, я конкретно знаю, что». И тут он мне сказал: «Послушай, в нашей стране, в которой мы с тобой живем, нет ни одного бренда, который бы называл себя зимним брендом, брендом зимней одежды. Именно брендом, который бы продавал холод, Арктику».
Шубы не берем, да?
Да, шубы ― это отдельно. Мы говорим сейчас именно про одежду… Про пуховик. Он говорит: «Послушай, я жил в Америке много лет, там огромное количество брендов».
Канадские, да.
У Исландии, у Норвегии, у кого только… У всех северных стран есть бренд, который представляет их, страну, как страну, где умеют делать теплую одежду. В нашей стране, где шесть месяцев, а в некоторых регионах семь месяцев, а то и восемь, очень холодно… Мы умеем делать эту одежду, потому что все арктические экспедиции отца отшивались здесь, в России, в Советском Союзе.
И качество хорошее было всегда.
Всегда. У отца были суперкуртки, которые… Я знаю, он ездил во все экспедиции, и шевроны были наши. То есть всё было на очень высоком уровне. Но это было такое производство, которое, естественно…
Маленькое, профессиональное какое-нибудь.
Маленькое, профессиональное. Оно, собственно, таким очень долго и оставалось. Потом его купили, естественно, в девяностые. Но люди, которые продолжают делать там одежду, остаются верными традиции. Они, конечно, делают скорее outdoor. Мы начали с ними, потому что они знали всю технологию.
То есть вы соединились, появилась идея. Дальше вы ее начали как-то считать или как?
Нет, конечно, безусловно. Считать начал Анатолий, потому что я, конечно, не очень сильна в этом. Всю, конечно, финансовую подоплёку начал считать он. Но мы были очень осторожными, даже я скорее была очень осторожной. Я не хотела… потому что я понимала, что я буду ставить свое имя, а скорее даже не свое, а имя своего отца на бренде. Я должна была быть уверена, что это будет что-то, чем я смогу гордиться. Или, по крайней мере, мне будет не стыдно это презентовать.
И мы решили так очень аккуратно, с жилеток. Теплые пуховые жилетки, такая демисезонная одежда, сделать чуть-чуть для начала.
Вот на той фабрике, где производили всю жизнь для папы?
Да, где отшили для меня, вот для этой экспедиции мой пуховик.
Куртки.
Да. Он говорит: «Слушай, у тебя классная куртка. Ты знаешь, где ее отшивали?». Я говорю: «Да, мы можем связаться, можем туда поехать».
Естественно, мы встретились с препятствиями, потому что мы хотели модную жилетку, и он, и я, а ребята не знали, как делать модно, но знали, как делать качественно, в том числе и куртки. В общем, с горем пополам сделали жилетку.
Я ничего не понимала, потому что я не дизайнер, у меня нет такого образования, ни в лекалах, ни в пухе, ни в мембране ― это ткань, из которой, собственно, и стали делать куртки наши. Я проходила курс молодого бойца на этом производстве вместе с Анатолием. Мы там, по-моему…
То есть вы вместе.
Абсолютно.
То есть не то, что вы распределили обязанности, он за финансы, а ты…
Он сказал мне такую фразу: «Ты знаешь, если мы будем этим заниматься, мы должны с нуля всё сделать сами. Никого не нанимать, ни к кому не обращаться. Вот сами. Производство ― мы должны туда поехать и там сидеть с утра до вечера, разбираться, как делается пуховик, пуховое пальто, жилетка ― не важно. Мы должны знать, как это. Не надо учиться шить, это бесполезно, надо понимать процесс».
Понимать процесс технологически.
И финансы ― он тоже говорит: «Ты должна понимать, что происходит». И он образовывал меня.
Был твоим ментором.
Да, на самом деле я очень благодарна в принципе мужчинам в моей жизни, которые появляются. Они всё время что-то приносят в нее.
Вкладывают.
Да. Мой первый муж, Дима, он меня учил…
Дмитрий Коган, известный скрипач.
Он учил меня музыке. Я, конечно, ребенок девяностых. В отличие от своей мамы, которая хоть и получила образование в Тамбове, но прекрасно разбирается и в музыке, и в искусстве… в общем, раньше это было нормой ― знать великих музыкантов, их произведения, слушать музыку, ходить на концерты. Я, конечно…
Понятно.
Пропустила этот момент. Она меня в школе брала в консерваторию, но я, конечно, всячески увиливала. И когда я встретила Диму, я ничего не знала про музыку. То есть, я знала, что существует Бетховен, Моцарт, основные игроки, скажем так.
Столпы.
Столпы, да, музыки. Но я совершенно ничего про нее… То есть, я даже не умела слушать, я засыпала. Он-то, конечно, смеялся, посмеивался, скажем так, по-хорошему, но он потихонечку меня приучал. Он мне ставил какие-то маленькие сначала отрывки, потом сам мне что-то играл. И потихонечку, по чуть-чуть, по чуть-чуть он меня приучал к музыке.
Но мы немножко с ним разошлись, я полюбила оперу. Он всё время говорил: «Ты знаешь, мне в опере актеры и декорации мешают слушать оркестр».
Мешают!
Я ― наоборот. Я, конечно, полюбила оперу. Не могу сказать, что больше или меньше, но просто полюбила ее.
Так же было с финансами, со структурой компании.
Это совместная ваша компания на двоих?
Да, на двоих.
А как вы договаривались? Кто инвестировал?
Это, как говорит Анатолий, «Ксения, мы пока не публичная компания, мы только к ней стремимся».
Но всё-таки?
На самом деле мы партнеры. Наши, так сказать, отношения зафиксированы. Это было изначально, все-таки мы встречались и понимали, что бывает такое в жизни.
Всякое бывает, да, конечно. Даже бывает, люди по 20 лет прожили, и потом приходится делить.
Да, потом приходится делить. Поэтому, конечно, всё запротоколировано, но пусть это будет нашим маленьким секретом.
Хорошо. Но инвестировал все-таки Анатолий или ты тоже?
Мы вместе.
Вместе.
Да. Это такая история, когда мы не тратили много денег. Мы не хотели. То есть мы не хотели изначально так ― «давай сейчас вбухаем вот в офис, наймем сотрудников». Мы вообще просто вдвоем с ним работали. Первое время всё делали сами.
А сейчас сколько человек работает?
Сейчас нас немного, но шесть человек сотрудников плюс мы двое ― вот наша небольшая компания.
А вот сколько производите вы в год?
Ой, мы стремимся к цифре в пять тысяч, но пока мы к ней не подошли, мы в процессе набирания оборотов.
Пуховики, жилетки. Шубы появились.
Это из искусственного меха, это была моя блажь.
Да?
Потому что я не ношу мех. И это была такая моя блажь, из искусственного меха.
Она была рассчитана финансово?
Вот она, кстати, не очень была рассчитана финансово, но мне дали возможность в это поиграть. У нас такая в компании позиция: мы всегда производим то, что нравится нам как руководителям. Потому что мы понимаем, что, например, эту вещь я куплю. Такой пуховик, такую парку я буду носить. Она удобная.
Я всё меряю на себя. Вот в этом году я говорю: «Всё хорошо, парки ― классно. Мне нужно длинное пальто». Потому что когда мы выходим куда-то в театр, я хочу надеть платье, я не хочу надевать брюки. Зимой как-то хочется иногда себя тоже побаловать.
Платье ― это значит либо шуба, либо пальто. В пальто холодно в минус двадцать. Соответственно, мы придумали… ну, как придумали? Это существовало. Сделали пуховое пальто.
Как вы партнерствуете? Сложно? У вас бывают конфликты?
Я просто знаю это.
Это же очень сложно.
Это очень сложно. Меня все предупреждали…
В каких моментах происходит?
Конечно, когда мы начинаем ― я ненавижу это слово ― брейнсторм. А Анатолий просто обожает это, он считает, что в процессе его рождается истина. Но просто в его понимании брейнсторм ― это…
Он говорит, но типа мы все брейнсторм. Это я тоже знаю, так.
Вот это мое…
А тебе это, конечно, не очень нравится, потому что тоже тебе кажется, что ты…
Не очень, да. Но я стала лучше. Я стала, так сказать, иногда молчать: хорошо, ладно, сейчас я помолчу, а потом уже встряну и свои пять копеек внесу.
Но на самом деле, конечно, тяжело. Тяжело работать с мужчиной, с которым ты живешь, и у вас партнерские отношения везде. Конечно, переносится иногда домой. Но дома зато всегда есть о чем поговорить!
Мы когда сочиняли логотип, мы проводили, я не знаю, вечера, ночи в обсуждении этого логотипа. Потому что нам надо было что-то… Я, конечно, хотела изначально портрет отца, а наш иллюстратор, с которой мы познакомились, Аня Хохлова… Это вообще очень известный детский иллюстратор, но не только, она всё время обижается, когда я говорю «детский». Она хороший очень иллюстратор.
Она, значит, нарисовала портрет, моего папу в круглом шевроне. Круглый ― потому что арктические шевроны изначально круглые. Нарисовала, потом позвонила и сказала: «Ты знаешь, он похож либо на террориста, либо на Uncle Ben"s». Консервы такие были. Я говорю: «Да, не очень, наверно, надо что-то другое».
И тут родилась эта идея с ледоколом. Ледокол что делает? Он прокладывает путь. Это вообще мирный корабль, который помогает всем остальным. И мы каким-то образом внутренне чувствуем, что мы тоже прокладываем… Мы сами прокладываем себе путь и прокладываем остальным, кто хочет…
Попробовать в России сделать…
Сделать бизнес, который очень непросто. Мне кажется, нигде… Бизнес простым не бывает.
Это правда, любой бизнес очень сложный.
То есть люди, которые приходят и говорят: «Мы хотим инвестировать, не принимать участия», я просто говорю, что так не получится. Невозможно не принимать участия в том, что ты делаешь.
Скажи, а сейчас компания прибыльная?
Да. У нас пока договоренность такая, что мы всё, что зарабатываем… Естественно, что-то немножко мы себе позволяем, но в основном, конечно, мы тратим на развитие. Мы берем людей, которые нам нужны, нанимаем сотрудников.
А где продается сейчас?
Флагман, наверно… Сложно сказать, «Флагман», самый большой наш партнер ― это ЦУМ, компания Mercury. Я им очень благодарна.
Они вас быстро взяли?
Это был процесс, нет. Нас быстрее всего взял «Цветной», там работал мой приятель. Собственно, моя журналистская деятельность не пропала даром, все мои знакомства, которые я получила, работая с глянцем, как-то проявили, дали плоды наконец-таки.
Я к нему пришла и говорю: «Знаешь, я придумала такую штуку, делаю вот, жилетки». Тогда только жилетки. Он говорит: «Ну, жилетки я понимаю. А куртки?». У меня нет ничего, мы вдвоем, и я, естественно, говорю: «Конечно, куртки не вопрос. Когда нужно?».
Я вообще не могу сказать, что люди как-то плохо ко мне отнеслись. Наоборот, они когда услышали вот эту историю всю, когда я её рассказываю самостоятельно или Анатолий рассказывает, или даже уже ребята, которые с нами работают, всё приобретает смысл, потому что наши вещи ― они не пустые. Мы их делали настолько… каждую куртку мы делаем с такой любовью!
Это очень важно, это же и дает поэтому результаты.
Конечно, вкладываешь душу, а не только считаешь результат финансовый. А скажи, сколько моделей, вы можете выпускать?
Быстро ― нет. Производственный цикл очень долгий, шесть месяцев.
С момента, как ты придумала.
Заказ, например, да, пришел заказ. У нас от заказа шесть месяцев. Почему так долго? Все говорят: «Ой, это так долго». Да, это долго. Потому что никто не понимает, что пуховик ― это очень сложно, это как машина, это сборная…
То есть очень много деталей.
Он собирается из огромного количества деталей. Фурнитура, которая идет из Южной Кореи, мы в Южной Корее ее заказываем. Ткань, которая идет опять-таки из Южной Кореи, мы там ее заказываем, потому что…
А в России нет и не предвидится, я так понимаю?
Пока нет.
Поэтому и цена все-таки на ваши куртки достаточно высокая.
Конечно. Потому что если учесть резкие финансовые изменения периодические, которые случаются в нашей стране, то конечно. Мы же покупаем всё за иностранную валюту.
Да, за валюту.
Плюс пух, который продается, как золото.
А пух наш?
Да, пух российский, но он на фонде…
Он как бы на бирже.
Конечно, на бирже, да. То есть это товар, как золото. Его надо купить всё равно в условных единицах, несмотря на то, что это всё равно русский гусь. Поэтому опять-таки цена всё равно да, не дешевая, да, производство здесь…
Слушай, а были какие-то кризисы уже на этом пути? Сейчас же всё-таки изменилась очень сильно экономическая ситуация, люди беднеют, мы всё это наблюдаем.
Упали ли продажи?
Продажи, слава богу, не упали просто потому, что, мне кажется, у нас такая история ― мы делаем вещь необходимую. Прежде всего парка, пуховик ― это вещь, которая тебя защищает от холода. Это то, о чем мы всё время говорим. Дальше идет вкусовщина: красный, синий, зеленый, здесь пуговка, здесь карманчик. В принципе, все пуховики глобально ― это всё одно и то же, разница только в каком-то визуальном дизайне. Самое главное в них ― это то, чтобы тебе было тепло.
И когда, естественно, в этом году нам повезло…
Да, зима.
Ожидали… По-разному были прогнозы, но просто минус двадцать, и мы, как мороженое. Мороженое летом, пуховики зимой.
Да-да.
Конечно, у нас сезонный продукт. Нам очень тяжело всегда летом.
А вы думаете над какой-то линейкой, опять же какой-то outdoor? Сейчас очень модно, все начинают ходить в походы и так далее.
И потребность в такой почти профессиональной одежде сейчас, мне кажется…
Мы сделали парки в этом году. Но мы немножко хотим отойти от совсем профессиональной одежды и outdoor.
Профессиональная ― это я говорю, что все-таки такое, которое из удобных материалов, которые практичны.
Конечно. Парки, спортивные костюмы, какие-то свитшоты ― это была такая идея чисто сувенирная, на спине лого. И покупается удивительным образом иностранцами. Видимо, для иностранцев это что-то такое…
Ну да, ледокол, Арктика.
Есть матрешка, икра. И есть вот что-то классное, аутентичное, что ты можешь привезти из России.
Скажи, а какая-то экспансия вообще планируется за границу?
Опять же, будете пытаться конкурировать с крутыми?
Очень хотим. Я всегда говорю, что мы уже конкурируем здесь, на маленьком уровне. Я прошу, когда вот работаю с ЦУМом, с ДЛТ, всегда говорю: «Ребята, вы не вешайте, пожалуйста, нас в какой-нибудь угол». Кстати, наши партнеры нас выкупают. Я говорю: «Это же в ваших интересах, вы не вешайте нас там, где нас не найдут. Вы повесьте нас рядом с Canada Goose и просто посмотрите, как будет продаваться».
А цена сильно отличается или нет?
Плюс-минус такая же. Мы где-то дешевле, в каких-то позициях, в каких-то одинаково. Мы используем немножко другую ткань, у нас русский гусь внутри. У нас есть различия, это как кола и пепси-кола. Кто-то любит колу, кто-то любит пепси-колу.
Смотри, конечно, очень интересна твоя жизнь с таким очень легендарным папой. Мы часто слышим истории детей, которые говорят: «Очень хотелось бы, с одной стороны, гордиться родителями, с другой стороны, быть самостийным»…
И многие из-за этого страдают, особенно в подростковом возрасте: кто я? Я должен сам проявить себя, так, чтобы за мной не маячила тень моих великих родителей. Вот у тебя это было?
Я не от этого страдала.
А от чего страдала? От строгости папы?
Вот ты везде говоришь о том, что он очень строгий был.
Что мои кавалеры отваливались один за другим, когда маячила фигура моего папы. Он наводил такой ужас на всех!
Даже когда они с ним не встречались.
Это просто… Один даже прятался. У меня был кавалер, он приехал за мной, значит, куда-то в театр мы шли или еще куда-то. И он говорит: «Ты знаешь, я вот подальше припаркуюсь». Я говорю: «Почему?». Он говорит: «Ну, там вот за помоечкой». Вот там, за помойками, где-то во дворе. Мне кажется, что это было немножко утрированно и ненормально. Я из-за этого очень сильно переживала, потому что мне хотелось…
Но ты же сама начинала своим кавалерам рассказывать про своего папу, какой он великий, понимаешь.
Да, было такое. То есть сама ухудшала эту ситуацию. Но я не могла по-другому. Это же пример мужчины рядом, других у меня не было. И для меня, конечно, да, это было нечто недосягаемое, limited edition.
Смотри, а вот эта его строгость? Ты как себя чувствовала? Например, детей своих будущих ты как планируешь воспитывать? Осталась у тебя какая-то обида за что-то из-за того, что он был такой очень строгий?
Нет. Наверно, нет. Ну как, он был в меру строгим. И потом, он редко бывал дома. Мама моя ― дипломат и Близнец тоже, она так аккуратненько всё. Она говорит: «К подружке, к подружке едет. Ночует у подруги». И когда, конечно, мне хотелось куда-то пойти в клуб, мама меня прикрывала, честно. Но у нас дома было одно правило: я всегда ночую дома. Папа, естественно, не спал, ждал. Я не могла себе представить, что я сильно выпившая могу прийти домой, поэтому у меня никогда не получалось этого. Единственное, что я снимала в лифте туфли на каблуках, чтобы не разбудить, чтобы он не знал, во сколько пришла. Но это было бесполезно, потому что его экспедиционное прошлое, он любой шорох…
И что делал папа? Или он уже был рад, что ты пришла домой?
«Сколько времени, ты знаешь?!». А я, прямо как лист, такая трясусь. Ну правда, наводил страх даже на меня. Он вроде особо сильно не ругал, не наказывал, но ощущение вот этой мужской силы и вообще такой глыбы рядом наводило ужас и на меня. Я говорю: «Два?». Он такой: «Пять утра!». «Я пошла спать тогда».
А сейчас он так же?
Да, он следит за Толиком.
Да? Как?
В хорошем смысле. Мы обедаем, ужинаем…
А Толик-то не испугался встречаться с папой, нет?
Нет. Он не знал. На его счастье, он долго жил в Америке и в принципе не очень знал про полярников. Это было удивление, как и, в принципе, у Димы, который, собственно, с полярниками тоже никогда не сталкивался.
То есть они поэтому оказались в твоей жизни, что они просто не знали папу.
Да, они как бы… «Надо же!». Удивление такое у них вызвало это. И теперь, когда мы ужинаем всей семьей, собираемся, он всегда спрашивает: «Так, ты за рулем. Ты что, выпиваешь?». «Да нет, я не выпиваю!». Он говорит: «Смотри!». Толика это очень умиляет. Он считает, что это очень мило.
Да? Смотри, по папиной линии были дворяне, прадед возглавлял дворянство в…
Витебске.
В Витебске. А потом, когда случилась революция, он, в общем-то, осознанно принял это, как-то поверил в эту идею. Переехали в Питер. Вот скажи, пожалуйста, а в семье вообще обсуждалось когда-нибудь, прадед потом разочаровался, всё так же продолжал верить?
Рано умер.
Не успел ничего понять?
Мне кажется, что, может быть, и разочаровался. Рано умер. Для мужчины же очень важно состояться, для любого, неважно, в чем, в любой профессии, хоть даже дома. Но мне кажется, это чувство разочарования все-таки было у него. Оно не могло не быть.
Это твои предположения?
Это мои предположения. Мы не знаем, потому что, во-первых, никого не осталось уже в живых, к сожалению. Отец родился в 1939 году, бабушку он увидел чуть-чуть, он ее помнит, но не так хорошо.
И он же блокаду пережил, да?
Да, он пережил блокаду вместе с матерью и теткой, которую тоже мамой называл, в честь которой меня назвали Ксенией. Недавно он говорит: «Ну что, ты когда себе татуировку сделаешь?». Я говорю: «Какую?». Он говорит: «У бабушки, помнишь?». А у нее была татуировка «Киса», это ее кличка на фронте, чтобы не Ксения, видимо, кричать, а Киса. Я уж не знаю, за что ей дали такое прозвище. Она управляла зенитной установкой, такая боевая была женщина.
Ага. Скажи, а вообще в семье, вот когда ты росла, вопросы политические как-то обсуждались, затрагивались? Вы вообще обсуждали новостную повестку?
Удивительным образом отец никогда не приносил ничего, что происходит. Видимо, это какое-то внутреннее правило. В доме… Всё, что происходит вне квартиры, это отдельно, а в доме он отец, он глава семьи. Они, может быть, с мамой что-то и обсуждали.
Но дети никогда не включались.
Мы никогда не были включены.
А вот уже сейчас, во взрослой жизни?
Хотя, наверно, когда я училась в институте и мечтала что-то такое писать, и ко мне относились так слегка в семье… Нужно быть экономистом, юристом. Я очень благодарна папе за его настойчивость, потому что я четко поняла, что я этого не хочу. Он так настаивал, что я поняла: нет-нет, это точно не мое.
Конечно, происходили… Во-первых, конечно, девяностые я помню. Я была маленькая, всё это уже происходило в квартире, но…
Как семья приняла тогда девяностые?
Мама у меня работала всегда. Она работала в Международной организации труда, там всё это обсуждалось на каком-то таком уровне… Мама приняла хорошо, отец, мне кажется, тоже. Я вот не помню, к сожалению, но как-то это бурно обсуждалось. Это не могло не обсуждаться. Это были какие-то новые возможности, было такое ощущение чего-то нового, что вот сейчас начнется! Какое-то ощущение, что до этого было так, а сейчас будет всё по-другому, будет что-то происходить.
Местами было страшно. Отец очень боялся, когда я ходила в школу. Мы жили в центре, но он всё равно просил моего старшего брата меня провожать. Тоже вызывало дикое недовольство у моего старшего брата, который не очень хотел свою сестру водить в школу. Но он переживал, что я одна буду пешком ходить в школу, был дискомфорт. Это я помню.
Скажи, а вот сейчас, уже когда выросли, ты живешь отдельно, обсуждаете ли это время, этот момент?
Ой, я стараюсь не обсуждать. Я стараюсь это не обсуждать, потому что у меня свое мнение, у папы свое.
Бывают конфликты на таком политическом или вы просто стараетесь эту тему не трогать?
Я папу воспринимаю как папу. Я честно не хочу с ним заводить эти беседы, потому что а вдруг мы не сойдемся, а вдруг мы начнем ругаться? Я так не хочу. Он уже всем всё доказал, ему уже 77 лет. Он в таком возрасте, что я берегу каждый момент, что я с ним провожу. Конечно, я с ним больше ругаюсь про другое, когда он начинает иногда жаловаться на свое здоровье теперь. Я с ним по этому поводу, потому что мы с мамой говорим: «Всё нормально, всё хорошо».
Ему тоже хочется, чтобы его пожалели.
Да, это уже такой, видимо, настал момент. Ну и плюс мужчины болеют по-другому, не как мы. Поэтому любая, так сказать, несостыковка в организме вызывает беспокойство. Поэтому я скорее на эту тему с ним больше ругаюсь. Я говорю: «Ты должен быть оптимистом, бодриться». Ну тут он недавно мне сообщил, что он собирается в Марианскую впадину вместе с Конюховым.
Да ладно.
Да. На каком-то там…
Опускаться?
Опускаться на каком-то новом батискафе. Я не знаю. Честно, в 77 лет это круто, хотя бы даже желать этого.
Это круто уже желать, и я думаю, что он еще и сможет это сделать.
Ох, я буду очень сильно нервничать, честно.
Скажи, пожалуйста, вот сейчас опять же такой тренд за последнее время, что многие уезжают, да? Мы наблюдаем, огромное количество наших с тобой знакомых уезжает.
На самом деле, мы обсуждали развитие бизнеса. Нам, конечно, хочется на Западе продаваться и как-то быть там тоже представленными. Сейчас, слава богу, мы подписали контракт с Riccardo Grassi, это большой итальянский шоу-рум, который потихонечку нас продает.
Сезон уже… Продажи сейчас идут, то есть следующая зима… Все удивляются, да, бизнес fashion живет уже следующей зимой.
Ужасно живет.
Да-да, уже следующая зима, я уже думаю о том, что будет в 2018 году. Как говорится, дожить бы. Но сейчас уже потихонечку… я могу сказать, что мы будем и в Милане продаваться в магазинчике, и в Монако где-то нас заказали. Есть, конечно, странные города, которым я умиляюсь, в Италии, про которые я даже не знала, я туда даже не доезжала еще. Кому там нужны наши куртки, для меня вопрос, но это меня очень радует.
Да, конечно, мы очень хотим сначала бизнес. Я не знаю, уезжать или не уезжать ― это вопрос такой очень… Для меня он пока не стоит, потому что у меня здесь находится всё: здесь моя семья, здесь опять-таки бизнес-структура.
А бывает такое эмоциональное, что тебя что-то очень сильно расстраивает и возмущает, и кажется: ну почему?
Бывает, конечно. Я очень вообще могу расстраиваться. Близнец ― это же две такие, это хороший и плохой, веселый и грустный.
Плохой ― не знаю, знаю только хороший.
Да, мы с ним не встречаемся. Я с ним тоже не встречаюсь, со своим плохим близнецом.
Конечно, бывает. Конечно, что-то меня огорчает. По работе часто огорчает. Я такой наивный человек, первое время я еще читала какие-то там злобные комментарии по поводу бренда, что-то такое: «вот, папа всё помог». Вообще мой папа не в курсе. То есть он в курсе…
А куртку носит?
Да. Носит.
Он же главный должен быть.
Сейчас он мой вирусный маркетолог. Он дарит всем своим друзьям. Но он просто совершенно по-другому… Во-первых, он называет «куртки для полярников». Я устала с ним бороться, говорить: «Это не только для полярников куртки». Хорошо, выучил теперь название, потому что для него сложно Arctic Explorer. Он говорит «Ледокол».
Хорошее, кстати, название ― «Ледокол».
Прекрасное. Было зарегистрировано уже кем-то другим.
Не могли взять? Потому что я, опять же, когда думала, думала: название неплохое, но сложное.
Очень сложное.
А «Ледокол», конечно, было бы шикарно.
Зарегистрировано. Причем на кого это, кто эти люди…
Не нашли.
Нет, они просто хотят больших денег за это.
А, они уже попросили.
Тут же. И мы, честно говоря, решили: ну, раз так, будем работать с тем, что смогли зарегистрировать. Плюс веб-сайт нам нужно было сразу регистрировать, домен.
Ну конечно.
То есть это всё связано одно с другим.
Ксения, программа закончилась.
Жаль, не всё рассказала.
Мне было очень приятно, что мы наконец познакомились.
Я подтвердила свои впечатления о тебе.
У меня есть подарок от нашего прекрасного партнера Nespresso. Это дегустационные, очень красивые бокалы для кофе.
Классно. Спасибо огромное.
Держи.
Я буду дегустировать кофе.
Я тебя очень благодарю. Спасибо.
Зимой в России перестают существовать все модные тенденции, а главной целью на каждый день становится выжить после вынужденного выхода на улицу. В эти непростые времена мы решили взять интервью у Ксении Чилингаровой - журналистки, дочери путешественника и основательницы самой теплой российской марки Arctic Explorer
Н икто не любит признаваться в своих страхах: быть несгибаемым и отважным в глазах других куда приятнее, чем признаваться в том, что чего-то боишься. Ксения Чилингарова, однако, секрета из своих слабостей не делает. Вот только все ее страхи ничуть не мешают ей ввязываться в авантюры, браться за новые проекты и даже покорять Северный полюс — в преодолении себя журналистка и хозяйка молодой марки Arctic Explorer и видит смысл жизни. Боишься? Это нормально — просто сделай шаг вперед. Такая философия нам очень нравится, тем более что о своих сражениях с собственной нерешительностью Ксения рассказывает ужасно весело. Так же как и обо всем остальном: о своем отце и лучших подарках на свете, которые он привозил из своих путешествий, о попугае по имени Нора и ее маленьком женихе и, конечно, об Arctic Explorer (о своей марке ее владелица может говорить 24 часа в сутки).
Насколько я знаю, вас на открытие марки вдохновил ваш отец, путешественник-полярник. Но как именно, в какой момент вам пришла в голову идея запуска собственного бренда?
Я всегда хотела что-то сделать, чтобы сохранить наследие моего отца, чтобы оно не исчезло и не забылось. Вышедшие книжки — а про него написано уже несколько книг, в том числе и в серии ЖЗЛ — это, конечно, хорошо. Но это все, скажем так, очень суровое, местами чересчур пафосное. Да и по большому счету тома эти просто стоят на полках, не напоминая о себе. А мне хотелось создать что-то живое, чтобы осталось надолго, перешло бы, например, моим детям, потом детям моих детей и поколениями бы оставалось в нашей семье. Наверное, если бы мы жили в Америке, был бы уже какой-нибудь музей...
А сейчас ничего такого нет?
Нет, никакого музея... Эта мысль, о необходимости что-то сделать, меня буквально преследовала, особенно после того, как я вернулась из экспедиции на Северный полюс, которая сильно поменяла мои взгляды на мир. И как-то мой партнер Анатолий (Анатолий Цоир. — Прим. Buro 24/7
) увидел меня в куртке, которую специально сделали к той поездке, — я в ней гуляла по городу, потому что она была очень теплая, в ней было комфортно, плюс ко всему, вокруг нее еще оставался этот флер путешествий. На ней было написано мое имя, я чувствовала себя крутой полярницей, победившей все свои страхи, преодолевшей невероятные препятствия — в общем, практически героиней блокбастера.
Так вот, Анатолий увидел меня в этой куртке и очень заинтересовался. И когда узнал, что это моя полярная куртка, тоже захотел такую. А изготавливают их только на одном производстве, где еще в советское время обшивали к экспедициям папу. И Анатолий уговорил меня поехать туда, пообщаться с людьми — вот там-то, на месте, когда мы увидели,
как
они это делают,
какое
у них качество, нас обоих осенило. В
от же оно, лежит на поверхности: нет ведь, по сути, ни одного классного национального бренда, который говорил бы: «Мы производим качественные теплые вещи».
Классного и при этом не мехового точно нет. Не было.
Мы удивились, почему, имея такие традиции производства зимней одежды — реально очень теплой, качественной, — никто этим толком не пользуется. Люди не знают, как это представить, как продвигать, даже какую модель сделать. То есть умеют хорошо шить, но совершенно не умеют себя продавать. И мы поняли, что должны сделать это сами. Это было именно то, что я искала, и то, о чем думал мой партнер: он все время удивлялся, что в России нет какого-то классного бренда мужской одежды.
Так возникла идея, а дальше все понеслось: появились соратники, единомышленники. Например, наша приятельница, очень известный детский иллюстратор Анна Хохлова, которая нарисовала нам лого. Это тоже очень смешная история, потому что она сначала рисовала для лого папин портрет, а потом позвонила нам и сказала: «Нет, это невозможно», — потому что он выходил похожим на какого-то террориста. Решили искать что-то еще, и в итоге кому-то пришла в голову мысль про ледокол. Потому что ледокол — это совершенно уникальный корабль, который прорезает лед, прокладывает путь остальным. И мы так же прокладываем путь всем, кто хочет открывать свой бренд в России. Мы ведь все-все производим здесь, только какие-то детали закупаем в Корее, но это вынужденная мера, потому что тут у нас просто нет фурнитуры.
Мне всегда было интересно, каково это — быть дочерью путешественника, человека, который нечасто бывает дома, а возвращается обязательно с кучей историй. Какие у вас были отношения с отцом, с такой фигурой исчезающей и появляющейся?
Да, все так: дочь путешественника — это девочка, которая действительно редко видит своего отца. Мой папа был не лучшим рассказчиком... Хотя на самом деле, когда у него есть настроение, он может говорить так, что его заслушаешься — веселится, рассказывает шутки-прибаутки, как он летел на самолете и чуть не разбился, а единственное, о чем в этот момент подумал, — зачем женился. И истории про все эти путешествия, про сложности, преодоление каких-то трудностей... Но такое достаточно редко происходило — в основном все, наверное, выдавалось маме, а уже она пересказывала нам. Мама у меня отличница, у нее красный диплом, она из очень интеллигентной семьи: бабушка — директор школы, дедушка — профессор русского языка. Да и сама она по образованию учительница английского. И вот мама нам в лучших сказочных традициях рассказывала о папиных приключениях, и это все выливалось в бесконечную историю, где всегда один-единственный главный герой.
Я не очень понимала, что такое Северный полюс: в 10 лет вы, конечно, знаете, где это находится, но что там происходит, понять сложно. Я, например, долго пыталась разобраться, где живут пингвины, а где белые медведи. В результате разобралась: пингвины на Южном полюсе, медведи — на Северном.
Я вот тоже сейчас пыталась угадать, пока вы говорили, — не угадала.
Вот видите! Многие, кстати, не знают этого. А еще папа всегда привозил домой из своих экспедиций какие-то страннейшие вещи.
Что, например?
Во-первых, — да простят
меня
экологи! — чучело пингвина у меня есть дома. Еще есть какие-то поделки, которые жители Севера вырезают на бивнях моржей. Вообще папа ездил не только по Северному и Южному полюсам, он по всему миру путешествовал, дружил с Сенкевичем, и они вместе тоже много где побывали. Папа был, например, в Никарагуа — я это хорошо запомнила, потому что оттуда везти было нечего, и он привез попугая.
Настоящего?
Да, настоящего живого попугая. Папа тащил его в коробке, и дома оказалась, что это девочка.
Как бедняга, интересно, выдержала такую долгую дорогу!
Да ничего, эта попугаиха еще долго жила потом с нами, перекусала всех наших родных: она была большая и совершенно не поддавалась дрессировке.
Я слышала, что самки попугаев еще не очень разговорчивые, и их труднее научить говорить, чем самцов.
Наша точно была не болтливой, она немногое умела говорить. Например, кричала «Мама!» как безумная — повторяла за нами с братом. И у нее были две любимые темы: музыка, играющая перед новостями, и телефонный звонок. Она могла делать так «тр-р-тр-р-алло!» безостановочно, пока ее не накроешь тряпкой. А потом мамина подруга решила,
что Норе, поскольку она из Никарагуа и в Москве совсем одна, скучно и ей нужен друг. Но такого же друга найти в Советском Союзе было сложно, и она подарила нам волнистого попугайчика. Это была странная пара: большая женщина и небольшой такой мужичок.
В общем, папа всегда появлялся у нас в жизни как праздник.
И я жила в таком сказочном, почти выдуманном мире, очарованная этими рассказами о приключениях. З
наете, я играла в такую игру в детстве, где я была, естественно, принцессой, а мой папа был богом солнца — бог солнца же все может.
Потрясающее, должно быть, ощущение: папа может все, он такой большой и всемогущий великан.
Если честно, мне сейчас 33 года, а я до сих пор в полной уверенности, что мой папа, конечно, не Супермен, но, возможно, Бэтмен. Супермен все-таки инопланетянин, а вот Бэтмен — реальный человек, который может творить невероятные вещи. Папа, например, несмотря на свой возраст, а ему сейчас 76, ровно шесть лет назад умудрился погрузиться на дно Северного Ледовитого океана. И поставил там флаг, чем вызвал бурю эмоций у всех. Мой приятель из Канады позвонил мне и сказал: «Ты знаешь, что твой папа чуть не начал войну между нашими странами?», — а я ему говорю: «Нет, он исследователь, он просто поставил флаг. Если вы этого не сделали раньше, это ваша проблема».
А вы в детстве себя представляли когда-то его спутницей в этих путешествиях?
У меня были какие-то свои фантазийные путешествия, но я как-то никогда не представляла себя в эти моменты рядом с отцом. Папа не позволял даже думать об этом, он всегда говорил, что женщинам в экспедиции не место!
Серьезно? Но ведь вы же потом все-таки побывали на Северном полюсе?
Ну да, но вы бы знали, как долго мне пришлось его уговаривать! Вообще я, конечно, была комнатным растением: папа так меня любил, что пытался всеми способами оградить от любых препятствий в жизни. Я даже очень долго не умела водить машину, — в принципе, и сейчас не очень умею, — потому что он мне всегда говорил: машина это не нужно, опасно, страшно.
Вот вы удивительный человек — машину до сих пор не водите, потому что опасно-страшно, а на полюсе побывать успели.
У меня на самом деле было много разных страхов, но в один момент я решила, что пора рубить этот узел и как-то бороться с собой. Ведь из этого жизнь и состоит — из борьбы со своими страхами. И я поняла, попав на Северный полюс, что и папа тоже на самом деле всю свою жизнь сражается с ними. И, мне кажется, чем сильнее его страх, тем дальше он забирается. В глубине души он тоже, может, думает: «Я безвольный, я боюсь», — но просто делает шаг. Это такой вот способ борьбы с внутренними демонами.
И вы поступаете по жизни так же.
В какой-то степени да. Например, по профессии я была и остаюсь журналистом. И первым местом моей работы стал журнал «Профиль». Естественно, я, придя туда, хотела писать аналитические статьи, но отправили меня в светскую хронику — для аналитических статей там было энное количество журналистов, а я была просто стажером после института.
И первым моим заданием было пойти в итальянское посольство и сделать оттуда репортаж. Я пришла, поняла, что никого здесь не знаю, жутко стесняюсь и вообще вокруг меня толпа каких-то людей — что я буду писать? Я же не могу выдумать все!
Ну кое-кто и так делает!
Да, была у меня такая мысль первая: надо напридумывать что-нибудь! Но я ее быстро отогнала. Мне надо было как-то действовать. А ведь это очень сложно: преодолеть себя, подойти к человеку, представиться. И я вот прямо как сейчас помню, как подошла к кому-то, выбрала его просто методом тыка: «Здравствуйте, я Ксения Чилингарова из журнала "Профиль". Расскажите, что вы делаете на этом мероприятии?» С
о временем я расслабилась, и теперь подходить к людям, общаться, начинать разговор мне не составляет никакого труда. Вот такой опыт приобрела.
А еще я всю жизнь боялась высоты и на лыжах кататься научилась очень поздно. Приятельница помогла мне найти инструктора, а он ездил только с профессионалами, чуть ли не два раза был под лавиной. И тут я, взрослая тетя, в первый раз на лыжах. Азы какие-то он мне объяснил и говорит: «Ну, поехали». Завез меня на горку — а там туман, плохая видимость! — и исчез внизу. И я стою с этими палками, лыжами, думаю: «Как ехать, куда, даже не видно ничего». Паника страшная, на глазах слезы. И зачем я это придумала, сидела бы сейчас, пила глинтвейн спокойно, зачем?.. Стою, значит, и мимо меня в этот момент какая-то гусеница из трехлетних, максимум пятилетних детей проезжает спокойненько. И вот тут я говорю себе: «Ксень, возьми себя в руки, ты не тряпка». И спускаюсь вниз — вся зареванная, но спускаюсь. И когда я наконец оказалась внизу, то испытала невероятнейший кайф.
Ваша дизайнерская инициатива
— это ведь тоже такой очевидный риск. У вас уже была сложившаяся карьера в другой области, и вдруг вы решили сменить сферу деятельности достаточно резко.
Вы знаете, у меня никогда не было амбиций дизайнера: я журналистка, и меня вполне устраивало просто писать обо всем этом, но чтобы производить... Я понимала, что это очень сложно, что есть свои подводные камни и, главное, огромное количество людей, которые понимают и знают об этой сфере больше, чем я. Я вообще считаю, что каждый человек должен заниматься своим делом. А когда начинаешь хвататься за все подряд, то у тебя все рассыпается. Поэтому я сейчас не пишу никуда, у меня просто нет на это времени.
То есть основное и единственное ваше занятие на данный момент — это Arctic Explorer.
Да, я живу «Арктиком», могу разговаривать об этом 24 часа в сутки. И я очень благодарна Анатолию, который сказал, что, если хочешь заниматься этим вместе со мной, мы должны сами от и до изучить весь процесс. Не то чтобы мы вышивали что-нибудь или на машинке строчили, конечно, нет, мы не шили и не кроили, а, естественно, взяли производство. Но я вот, например, в ужасе узнала, что такое накладная.
То есть и бизнес-вопросами вы решили заняться сами?
Абсолютно. Все, от заказа куртки до ее поставки в магазин, мы с Толей прошли вместе. Даже первый наш склад был у него дома: в комнате лежали куртки, жилетки, мы все перебирали, я заполняла артикулы — все это вручную. Как дети. С другой стороны, сейчас, когда у меня уже работают наемные сотрудники, я могу им все объяснить лучше, чем кто-либо. Я езжу туда, где мы продаемся, — а продаемся мы в ЦУМе и «Цветном» — провожу тренинги с продавцами. Кто, если не я, объяснит им, чем мы отличаемся от конкурентов, на какой температурный режим куртки рассчитаны, из каких они материалов и чем эти материалы особенные. Погружение в процесс занимает достаточно долгое время, мы первый год просто изучали все это, читали исследования наших конкурентов: кто как выходил на рынок, какие были прорывы.
Наши прямые конкуренты Canada Goose, например, начинали с рабочей одежды. Было маленькое производство в Канаде, домашнее — семья владела им много лет, пока не пришел один из сыновей хозяина и не сказал: «Давайте продавать как что-то модное». Рабочая одежда — не только для рабочих, она может быть для людей на улицах или людей, снимающих кино. Так бренд Canada Goose, например, и попал в индустрию — через кино.
У вас, я знаю, тоже есть опыт сотрудничества с кинематографистами. Расскажете?
Да, есть, причем ничего специально мы не придумывали и не готовили. Так сложилось, что Федя Бондарчук, увидев одну нашу куртку, захотел такую себе, и с этого момента мы начали сотрудничать, одели не только его, но и всю команду. Потом появился Резо, который снимал фильм «Без границ» — мы и его команду утеплили. Только они не сказали нам, — это была для нас совершенная неожиданность! — что куртка попала в кадр, и сразу на одном из главных героев. Поэтому когда в кино я это увидела, я прямо в зале начала кричать от радости. Вообще все это, конечно, у меня вызывает дикий восторг. Например, я прихожу в ресторан, вижу в гардеробе свои куртки, и у меня начинается просто истерика радости — особенно в первое время. Я могла прямо там закричать: «Это наша куртка, это наша куртка!» А гардеробщики не могли понять: мол, почему ваша, вы же одетая стоите.
Вот особенно интересно, как очень личный подход к очень личной истории в вас сочетается с таким очень отстраненным отношением к бизнесу. И все в одном человеке — такое редко бывает.
К счастью, Анатолий — человек из финансовой индустрии и с другим складом мышления, он всегда говорит, если меня заносит. И возвращает с небес на землю. Он мой вдохновитель: постоянно восхищается тем, какая я рискованная, как быстро умею принимать решения. Эта способность у меня, видимо, тоже от папы, только мне решать проблемы приходится не на Северном полюсе, а в офисе. В экспедиции от скорости твоей реакции часто зависят жизни всех членов команды. Был, например, один случай, когда ночью, пока все спали, начал ломаться лед — дело было на дрейфующей станции, она дрейфовала до этого целый год. Отец проснулся, услышав треск льда. Времени раздумывать тут нет: у тебя есть буквально секунды, чтобы принять правильное решение. Папа должен был решить, на какой стороне остаться. На одной была дорогая аппаратура для исследований, на другой — склад, на третьей — палатки. Папа, естественно, выбрал ту сторону, где склад и где была вся еда. Все, что успели, перенесли туда, а оборудование бросили. Это было оперативное решение, чтобы выжить в таких суровых условиях.
Бизнес, говорят, тоже занятие не для слабых духом.
Да, особенно в нашей стране — это суровые условия. Закаляют. Мне всегда говорили, что наши производства не держат сроки. Я не верила, а оказалось, что так и есть. При этом у нас, например, работают очень хорошие, реально толковые люди. Переоборудовали старое производство, которое открылось еще в советское время, и пытаются что-то делать. Они шикарные с точки зрения качества, немножко кондовые с точки зрения дизайна и совершенно расслабленные с точки зрения сроков. И твоя задача, если ты что-то у них заказываешь, — сделать так, чтобы они собрались. Чтобы качество осталось тем же, но они это все применили на новый дизайн. И им сложно бывает объяснить, что модели, которые мы делаем, не обязательно будут пошиты в точности по привычному макету полярных курток.
А как именно вы приспосабливаете куртки к повседневной носке? Все-таки в большинстве городов России условия пусть и суровые, но не настолько, как где-нибудь на Северном полюсе.
Мы пытаемся без ущерба для качества убрать какие-то излишки, чтобы сделать куртки более удобными для города, — и для женщин, и для мужчин. Например, чуть-чуть уменьшаем набивку, но при этом сохраняем температурный режим. Более того, я еще пытаюсь поработать с искусственными материалами, потому что хочу немного снизить цену — найти какую-то формулу, которая помогла бы нам стать более доступными.
Я смотрела цены у вас на сайте и подумала как раз, что они уже довольно приемлемые. 30—35 тысяч за такую куртку кажется очень человечной суммой.
Для многих в сегодняшней ситуации все-таки много. Если ты, допустим, зарабатываешь 60 тысяч рублей, для тебя это уже большая сумма. Конечно, мы все равно не сможем конкурировать по цене с какими-то китайскими пуховиками или с Zara — в этой среде мы просто не выживем. Но все-таки пытаемся быть более доступными.
На сегодняшний день я стараюсь еще научить наших людей перестать зацикливаться на натуральном мехе: меня раздражает эта опушка, я сама снимаю ее со всех своих курток. Но большинство людей, особенно в регионах, хотят мех.
А над чем еще вы сейчас работаете, что еще скоро изменится в Arctic Explorer?
Cейчас у нас в разработке одна история, которую мы придумали всей командой. Может быть, вы знаете, есть военно-морские флаги и алфавит, в котором каждый флажок — это определенная буква. Он есть на русском, а есть на латинице — это международная система. Мы взяли их за основу и уже к весне, скорее всего, выпустим свитшоты со словами, написанными с помощью флажков. Посмотрим, как это будет. А потом эту же идею хочу использовать для шевронов.
Да, это ведь одна из главных ваших фишек — съемные шевроны.
Это правда, я помешана на шевронах и вообще на идее того, что свою куртку можно преображать, как тебе хочется, после покупки. Это на самом деле арктическая такая история: после каждой экспедиции ты нашиваешь себе шеврон — название экспедиции, год. Как скаутские значки за достижения. Конечно, мы не можем сами просто нашивать шевроны на рукава курткам — человек должен сам этого захотеть, у него должна быть возможность это сделать. Сейчас мы, например, с компанией Disney выпустили шевроны с героями «Звездных войн». То есть у наших клиентов уже сейчас есть возможность снять наше лого (логотип марки с ледоколом тоже вышит на шевроне, который крепится на липучке на плечо. — Прим. Buro 24/7
) и прикрепить вместо него, например, Дарта Вейдера. Почему-то все помешаны именно на этом персонаже, но я прошу обратить внимание на магистра Йоду
—
он тоже получился очень милым! Я и сама, кстати, поклонник «Звездных войн», так что ужасно рада, что этот проект состоялся. Это ведь тоже про путешествия, только космические.
И на какой вы, кстати, стороне?
Я, конечно, на светлой, но и темная сторона мне тоже нравится! В ней есть своя привлекательность. По крайней мере мужчины всегда там симпатичные.
Ну симпатичнее магистра Йоды быть несложно.
Это точно.
(Смеется.)
Только технически я пока не придумала, как это будет. Мне бы хотелось, чтобы это было как у Анны Хиндмарч, чтобы шевроны были как наклейки — это запатентованная техника, и в России пока такого нет. Но я хочу прийти к тому, чтобы продавать куртку голой, без отметок, и чтобы потом каждый мог прикреплять те, которые ему нравятся.
Как альбом для наклеек, знаете, из 90-х.
Да, точно. Или как джинсовая куртка, которую обкалывали значками, обклеивали переводными картинками, обшивали...
Но пока это технически невозможно. Если кто-то у себя дома прошьет нашу куртку иглой, то ее испортит — пух начнет лезть.
Вы, кажется, уже выпускали тематические коллекции именно шевронов?
Была коллекция, посвященная освоению Cеверного и Южного полюсов, они шли к куртке «Ледокол», и до сих пор эта модель продается с дополнительными шевронами из этой серии. Мы планируем выпускать и другие серии, посвященные разным памятным событиям. Но пока начнем с сигнальных флажков. Там помимо алфавита есть еще флаги, которые обозначают целые фразы: «Я на буксире» или «Отвези меня на буксире», или «Я сегодня на рейде». В нашей обычной жизни у них есть и двойной смысл, поэтому, кажется, для пятничной тусовки такое может здорово подойти.
А расшифровки будут прилагаться? Ведь как иначе остальные узнают, что вы хотите, чтобы вас отвезли на буксире?
Конечно, мы будем прилагать буклеты! Даже к толстовкам с флагами будет прилагаться описание этого алфавита, чтобы человек мог сам понять, что написано у него на груди.
А вы, кстати, никогда не думали опубликовать рассказы своего отца в виде какой-то детской книги?
Да, думала. У меня сейчас есть одна идея, с детской литературой пока, правда, не связанная. В январе, надеюсь, пройдет встреча с издательским домом, который очень хочет книгу о женах полярников. В том числе, ясное дело, про маму с отцом, но не только — про жену Папанина, например. Собирается материал, который я должна буду изучить и, если договоримся, с радостью возьмусь за это дело. Мне очень понравилась идея, потому что всегда за великим мужчиной стоит женщина.
Или наоборот.
Ну или наоборот. Там вообще есть очень интересные истории. Например, у Амундсена жена была оперной певицей — очень самодостаточной, очень известной. И тем не менее она по году-два жила без мужчины и ждала своего супруга из экспедиций. А у одного российского исследователя-полярника была жена-француженка. Она сначала уехала с ним в Россию, а потом вместе с ним путешествовала и даже не думала сидеть дома. То есть это все очень разные истории, которые, мне показалось, будут интересны читателям.
А женщины-полярники были? Они будут в этой книге?
Были, конечно, но в этой книге их не будет, может, в другой раз. А еще у нас сейчас в планах кино. В октябре выйдет фильм «Ледокол», который снял замечательный режиссер Николай Хомерики по истории, за которую папа получил звезду героя. Про корабль «Сомов», который застрял во льдах, и экспедицию, которую возглавил мой отец, чтобы этот корабль спасти. Это первое. И есть второе: мы сейчас пишем сценарий об истории любви моих родителей, которая началась на Новой Земле, а именно в Амдерме, где родился мой брат. Акушерка уехала в ноябре месяце, в полярную ночь, на съезд акушеров-гинекологов, зная, что у нее роженица, и моя мама рожала вместе с местной жительницей, ненкой. Забавных историй там масса, не буду все раскрывать. Но, в общем, вместе с командой Резо делаем вот такое кино.
Книга, фильмы — не знаю, как вы это все успеваете...
Я и сама не знаю.
(Смеется.)